Бьюла Астор - Хозяин моей судьбы
Упоминание имени матери вывело Роми из себя, и ее угасшая было решимость стоять до конца, вспыхнула в ней с новой силой.
— Скажите‑ка мне, месье де Ларош, — ядовито спросила она, — но почему именно вы, защитник и покровитель поселка и его жителей, ненавидите мою мать больше всех? Уж не вы ли, угрожая расправой, вынудили ее бежать из поселка?
— Я волоска не тронул на ее голове, — хрипло проговорил Клод, и впервые за время разговора лицо его стало холодным и неприязненным. — Хотя мне порой и хотелось этого!
Роми какое‑то время беззвучно шевелила губами, пока дар речи не вернулся к ней.
— Но почему? Наверняка здесь есть что‑то личное — не в одних же долгах дело!
— Да, личное, — недобро прищурившись, процедил Клод. — Она, разрушила мою семью!
Воцарилось тягостное молчание. Прогнать его? — тоскливо подумала Роми. Ничего не слушать, ничего не знать? Тяга к истине оказалась сильней ее.
— Вы можете объяснить, каким образом она это сделала?
В глазах его блеснула жалость — и тут же исчезла.
— София Дюбуа появилась в поселке много лет назад, — сказал он чуть слышно. — Каким‑то образом она устроилась экономкой в наш дом, в сезон сбора урожая подрабатывала на виноградниках. Местные мужчины глаз с нее не сводили. Она была редкостной красавицей, с виду хрупкой, беззащитной и чрезвычайно сексуальной.
Губы у Клода сжались, превратившись в тонкую линию.
— И вы, разумеется, тоже влюбились в нее, а когда она отвергла ваши пылкие юношеские чувства, унизив тем самым вашу мужскую гордость, затаили на нее зло?
— Нет, черт возьми! Все было не так. — Он положил руку девушке на плечо и внимательно посмотрел ей в глаза. — Не я потерял голову от любви к ней, а мой отец. Через несколько месяцев после своего появления здесь, она стала его… любовницей. С этого момента моя мать и я перестали для него существовать. Роми вздрогнула.
— Моя мать была любовницей вашего отца? Вы лжете! — закричала она.
— Рассудите здраво, Роми. Обо всем этом, не называя имен, я рассказал вам, еще не зная, кто вы. Спросите любого человека в поселке — он подтвердит каждое мое слово, если, конечно, вообще согласится разговаривать с вами… София словно околдовала отца и выставляла свою связь с ним напоказ, абсолютно не заботясь о чувствах тех, кто поневоле оказался вовлеченным в эту историю. Вот почему я… ненавижу ее!
— О Боже! — прошептала Роми, чувствуя, как мучительный стыд захлестывает ее.
Она закрыла глаза, но высокомерное лицо Клода по‑прежнему стояло перед ее глазами. У нее вдруг мелькнула мысль, что за его злобой по отношению к ее матери стоит еще что‑то, и что он открылся ей не до конца. Но и сказанного было более чем достаточно.
Набравшись смелости, она открыла глаза и увидела на его лице отвращение.
— Простите, — пробормотала она. — Теперь я понимаю, откуда в вас это ожесточение. Но с другой стороны, люди не могут не влюбляться…
— Верно! Но они могут держать себя в рамках приличий, чтобы не навредить ближнему своему, — с трудом сдерживая себя, ответил Клод. И вдруг его словно прорвало: — Папин роман стал предметом сплетен в поселке. После того, как он подарил Софии три здания, находившихся на балансе его имения, с ним имел разговор мэр и скандал разросся на всю округу. Стоило мне и маме выйти за ворота, как нас встречали сочувственное молчание и отведенные в сторону глаза. За нашими спинами, вовсю обсуждался скандал в благородном семействе, и сочувствие жителей поселка было не на стороне отца.
— Представляю, что вы должны были чувствовать, — согласилась Роми.
— Мама, и я уехали, — сверкнув глазами, продолжил Клод. — Мы не могли переносить этого унижения и дальше. Любой другой на моем месте, обнаружив, что его отец…
— Пожалуйста, хватит! — закричала Роми в отчаянии. — Я всю жизнь слышала одно и то же: моя мать — чудесная женщина, никто другой ей в подметки не годится, она — красивая…
— Не отрицаю! Она была очень хороша собой.
— Но ни в коем случае, не жестокая! — снова воскликнула Роми, мысленно умоляя Клода Лароша, чтобы он утвердительно кивнул и на сей раз.
Ответом было гробовое молчание.
— Боже, Клод! — всхлипнула Роми, глотая комок слез, подступивших к горлу.
И вдруг он рывком притянул ее к себе, и лицо его исказила судорога.
— Будьте вы прокляты! Вы и ваша мать! — прохрипел он, и едва Роми беспомощно приоткрыла рот, чтобы что‑нибудь сказать в ответ, свирепый поцелуй заглушил ее слабый возглас протеста.
Мыслей не осталось, были только его жесткие губы, впившиеся в ее мягкий, податливый рот, и его железные объятия. Роми ударило словно током, губы их слились, а готовность к сопротивлению растаяла на глазах.
Взметнувшиеся, чтобы оттолкнуть его, руки Роми обвились вокруг плеч Клода, пышная грудь девушки прижалась к его широкой твердой груди. Роми беспомощно всхлипнула и…
— Клод! — пробормотала она, совершенно смешавшись. Он только что целовал ее, и ей это нравилось, она ждала большего, много большего. Но он отпрянул от нее. — Зачем вы это сделали? — спросила она, с трудом скрывая разочарование.
Клод глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону.
— А как еще я смог бы унять… твои слезы? — угрюмо ответил он вопросом на вопрос.
— Подумаешь, какой жалостливый! — чуть не задохнулась девушка от обиды.
— Зато мой поцелуй сработал, не правда ли? — с усмешкой сказал он и отступил к двери кухни.
— Пара утешающих слов и носовой платок были бы не менее действенным средством, — покраснев до корней волос, с гневом выдохнула Роми.
Клод, уже стоя в дверях, обернулся.
— И куда, более умным, — неохотно согласился он. — Если бы я знал, что тебя это так заденет, я не рискнул бы даже прикоснуться к тебе. Надеюсь, ты не примешь моего чисто дружеского жеста за нечто более серьезное? Я не испытываю к тебе ни малейшего влечения! Ни ма‑лей‑шего! Ты абсолютно не в моем вкусе.
— Тогда, наши чувства абсолютно, взаимны, — парировала Роми, пытаясь удержать хотя бы каплю самоуважения в своей вопиющей от обиды душе.
Клод злобно поджал губы и вышел прочь, от души хлопнув напоследок дверью.
Роми осталась одна, раздавленная и беспомощная. Сцена с Питером О'Тулом повторялась один в один, с той лишь разницей, что сегодня дело ограничилось поцелуем. Не Бог весть, какая драма для нормальной женщины, но не для нее. Она уже поклялась никому на свете не дарить своего сердца, и вот — всего секунду назад от ее решимости чуть не осталось и следа…
Бессильно осев на пол, она всхлипнула и простонала:
— Какая, же я дура!
