Сандра Мэй - Сто имен любви

– А я лазанью люблю...

– Я тоже.

Помолчали.

– Тебе не холодно?

– Нет, что ты. Ночь теплая. Смотри, какие звезды.

– Всегда хотел знать, сколько их на самом деле.

– Более ста миллиардов, но только в поле видимости.

Рокко кинул на Эбби быстрый взгляд.

– Никогда не смог бы представить такое количество...

– Знаешь, в детстве я спросила у папы, что такое бесконечность. А он мне сказал – представь, что ты открываешь дверь из своей комнаты, а там опять она же, твоя комната. И так все время. Мне потом кошмары снились, что я хожу кругами по этим своим комнатам...

– И чем кончилось?

– Однажды мне приснился очередной кошмарный сон, и я все ходила по этой своей бесконечной комнате, потом распахнула очередную дверь – а за ней были черное небо и звезды. Космос. Это было так красиво – стоять на пороге собственного дома и смотреть на настоящую бесконечность. И не бояться.

Рокко осторожненько придвинулся поближе.

– Можно угадать? Ты занялась астрономией?

– Я в нее влюбилась.

– Мне кажется, не особенно женская наука...

– Почему? С моей точки зрения, какой-нибудь социолог занимается куда более трудными проблемами. Вселенная ведь довольно проста.

– Ну ты сказала...

– Но это правда! Смотри: во Вселенной есть вещи, которые меняются стремительно и постоянно, а есть вещи, которые остаются практически или совершенно неизменными. Время может сжиматься или ускоряться, материя переходить в антиматерию, эти изменения могут идти быстро или медленно, но это не имеет большого значения для человека, потому что вращение вокруг Солнца, орбита Луны – они постоянны... Вселенная – это сплав динамики и статики. Это как симфонический концерт – скрипки пиликают часто-часто, рояль надрывается, а треугольник может звякнуть всего один раз, и туба бухает себе и бухает – но все вместе становится гармонией!

Рокко Сальваторе, взрослый и суровый мужчина, офицер полиции, опомнился и поспешно захлопнул рот. Не то чтобы он все понял... но голос Эбби он готов был слушать часами.

– Ты еще и философ, не только астроном...

– Это просто физика, ни грамма философии.

– Кто ты, Джеральдина Томасина?

Она засмеялась в темноте, но смех вышел горьковатым.

– Не думаю, что тебе это так важно знать.

– Почему? Я похож на идиота?

– Дело не в этом. Просто... Это все... то, что вокруг меня сейчас... не очень мой мир. Я плохо ориентируюсь в нем.

Он очень хотел ей сказать, что это и не его мир тоже. Что его мир – совсем другой, в нем тепло и пахнет горячей пиццей, в нем золотые полосы солнца на дощатом, выскобленном добела полу...

В нем отцовский китель на вешалке в шкафу и награды в ящичке, статуя Девы Марии в нише, постоянные переезды по всей стране и умение мамы Лючии обустроиться за сутки даже в гостиничном номере...

В нем вечно дерущиеся друг с другом братья Сальваторе – но когда в очередной новой школе маленькому, еще восьмилетнему Рокко собрались навалять злые старшеклассники, невесть откуда явились оба старшеньких, встали по бокам и с интересом посмотрели на агрессоров... у Луиджи – черный пояс по тэквондо, а Джанкарло – боксер в тяжелом весе...

В его мире – и немножко войны, настоящей, с кровью и болью, но зато подарившей таких друзей, что это навсегда...

В его мире – книги, которые отец собирал всю жизнь и собирает до сих пор, и старые альбомы с гравюрами, и пахнущие шоколадом золотые обрезы книг, и молодой Гарибальди с горящими глазами и развевающимися кудрями ведет своих товарищей на смерть – ради жизни, глядя со стены из позолоченной рамы...

Он вдруг очень захотел ей все это рассказать, потому что она была своя. Он это почувствовал – и тут же закрылся на сто замков.

Такая работа...

– Эбби...

Что-то сгущалось в атмосфере – не то гроза, не то страстное желание поцеловаться, и глаза Эбби стали вдруг черными и бездонными, но в этот самый момент дверь того самого запасного выхода грохнула об стену так, что подскочили оба – и Рокко, и Эбби.

Призраки другой жизни метнулись, перепуганные, во тьму, только Гарибальди удалился степенно, как и положено полководцу.

На фоне освещенной двери возникли два силуэта – мужской и женский. А потом возникло и звуковое оформление.

– ... И я не позволю, слышь, ты, дешевка, чтобы у меня за спиной пошли разговорчики типа про рога и прочее! Если тебе, дрянь, приспичило покрутить задницей, иди на панель и крути там! И не смей строить глазки тем, с кем я перетираю, поняла?!

– Да пошел ты...

Хрясь!!!

Это не было легким шлепком, не было это и тяжелой пощечиной. Это был совершенно конкретный, страшный и смачный удар по лицу. Женщины так не бьют. Так бьют мужчины. Рокко Сальваторе во тьме скрипнул зубами, Эбби тихонько зашипела сквозь зубы от сочувствия.

Рокко преувеличенно тщательно считал до десяти, потому что все внутри у него кипело и звало к решительным действиям. Решительные действия исключались, потому что здесь и сейчас Рокко был Плохим Мальчиком, а Плохие Мальчики не бросаются на выручку к дамам. Нет, не так. Они вообще ни к кому на выручку не бросаются, а в особенности к дамам, которые являются сожительницами крупных мафиози, в компанию которых стремятся попасть Плохие Мальчики.

Голос говорившего, точнее вопившего Рокко прекрасно узнал. Это был Гоблин, а женщина – та самая Марго Фонтейн (да-да, полная тезка выдающейся английской балерины), на которую с недавних пор положил глаз любвеобильный толстяк Маттео. Скандал в благородном семействе был налицо, и вмешиваться в него никак нельзя.

Прекрасную же звездочетшу Эбби ничто не останавливало, и потому она едва не рванула на помощь незнакомке, но Рокко ее перехватил. Надо подождать. Гоблин свое дело сделал, бабу свою отлупил, теперь он уйдет, а Марго начнет рыдать – вот тогда и можно подходить.

Эбби молча извивалась в его руках, пытаясь вырваться и немедленно восстановить справедливость. Рокко удерживал ее, против воли блаженствуя от безнаказанности столь крепких объятий.

Наконец послышались обещанные рыдания, и женщина вышла на аллею. Это действительно была Марго Фонтейн, красивая, темноволосая, в шикарном золотом платье, невесть как державшемся на роскошной фигуре. Вот только лицо ее теперь никак не могло служить эталоном красоты – под глазом наливался роскошный синячище, а к носу Марго прижимала намокший от крови платок. Тяжелая рука была у Гоблина, он же Каэтано Сфорца, крестный отец кливлендской семьи. Эбби подбежала к Марго, стала торопливо совать той в руку пачку бумажных платочков. Марго всхлипывала, кивала, но ни слова не говорила.