Сидни Ламберт - Ложь и любовь

– А почему один в темной аллее? – Мишель с ужасом поймала себя на том, что обратилась к Дэвиду не на «вы», а на «ты». Но исправлять теперь уже было поздно: если заметил – выйдет неловкая сцена, если не заметил – зачем же заострять внимание?

Дэвид, похоже, не заметил. Или, может, сделал вид, что не заметил.

– Я люблю места, где нет людей, – пояснил он, пожав плечами. – И люблю темные улицы. Они навевают мне мысли о старине.

Дэвид казался непринужденным, естественным, а Мишель не знала, что сделать с собой, чтобы не выдать своей симпатии, которая теперь стала столь явной. Сопротивляться ей было бесполезно. Мишель это поняла. Оставалось решить вопрос, а стоит ли вообще сопротивляться собственным чувствам и желаниям. Может, ему хочется того же, чего и ей? Может, и его переполняют чувства? Но как узнать? Рискнуть? Мишель представила себе это и сразу решила, что не станет делать ничего подобного: Митчелл сочтет свою студентку сумасшедшей, ненормальной. Спасая ее, он не собирался на ней жениться. Просто оказался рядом. И все.

– Я тоже люблю старину. – Мишель сама не ожидала от себя этой фразы. Какое ему дело до того, что она любит, а что нет? Хотя с другой стороны – ничего такого, простая попытка поддержать разговор, и не больше. Вот и нужно продолжать, а там будет видно.

– По вам заметно, – усмехнулся Митчелл. – Ваш костюм. Вам очень идет.

Они пошли вдоль по аллее. Было уже совсем темно, изредка налетавшие порывы ветра раскачивали ветви деревьев. Апрель в этом году выдался довольно теплый, листья уже успели украсить корявые сучья. Они были еще небольшие, но дыхание весны уже чувствовалось в них. Днем солнце ласкало зеленые пластины своими лучами, и листья извивались малахитовым узором на фоне голубого неба. Сейчас в свете фонарей их молодые краски поблекли, потускнели. Но все равно листья словно излучали силу распускающейся, оживающей природы. Глядя на них, Дэвид тоже чувствовал прилив энергии. У него внутри словно наступила своя весна, еще более пышная, но, увы, он знал это слишком хорошо, за его весной не придет лето. И там, где проклюнулись сильные молодые ростки нового чувства, никогда не распустятся цветы и не созреют плоды. Дэвид запретил себе об этом думать. Сейчас он шел рядом с Мишель л ощущал, как счастье, простое человеческое счастье овладевает его существом все сильнее и сильнее. Оно словно распространялось от сердца до кончиков волос и пальцев ног, до самых глубоких мыслей, чаяний и надежд. Пусть будет, что будет, но сейчас Мишель рядом. И еще целый месяц будет рядом.

Дэвид заметил, что они идут молча. Девушка смотрела себе под ноги. Ей было неловко. Он не сомневался в этом. Дэвид не смел прикоснуться к ней, но ощущал, что Мишель напугана, напряжена. Может, решила, что преподаватель следил за ней? Эта внезапная догадка поразила Дэвида. Бог знает, что Мишель теперь может подумать! И угораздило же их встретиться в такой час в таком месте. Нарочно не придумаешь ничего хуже. Оправдываться? Но за что? Да и к чему теперь? Это только ухудшит сложившееся положение. Еще минуту назад он хотел предложить ей проводить ее домой, но теперь не решался.

Она подумает, что он специально все подстроил. Кошмар!

Мишель стала тяготить пауза.

– Вы ведь американец? – спросила она, что бы подтвердить разговор.

– Да.

– И как вам нравится Швейцария?

– Я давно мечтал жить здесь. – Дэвид улыбнулся, желая скрыть волнение. – Мне нравится ваша история, ваши памятники… Мне здесь все нравится.

– Вы сказали «ваши». – Мишель снова накинула на волосы капюшон. – Мои родители переехали в Швейцарию, когда мне было два года. Я француженка. Просто отец тогда работал в Женеве. Мы жили в Цюрихе. Потом срок контракта закончился, но мы решили не возвращаться. Франции я почти не помню. Мы все собираемся съездить туда к моим многочисленным бабушкам и дедушкам, но как-то все не получается. Хотя это и не далеко, родители вечно работают, у меня учеба. Так и обмениваемся только открытками и подарками на праздники. Но этим летом я обязательно съезжу. Практики у меня пока не намечается, я, наверное, запишусь на летний семестр.

Дэвид кивнул. Ему тоже стало легче, когда Мишель заговорила: уж очень тяжелым было молчание.

– А я тоже скоро уезжаю. И, скорее всего, в Базель больше не вернусь. Буду работать где-нибудь еще: в Санкт-Галлене или Берне. Там тоже преподавание ведется на немецком.

Когда он сказал, что покинет Базель, Мишель как будто вздрогнула. Или ему показалось? Нет, действительно вздрогнула. И побледнела. Бледность эта постепенно распространялась по ее лицу, оттененному капюшоном. Но Дэвид заметил ее. О чем Мишель думает?

– Почему вы не хотите работать в Цюрихе или остаться здесь? – Голос девушки стал тише, напряженнее.

Дэвид не знал, что и думать. Почему такая реакция? Она боится его? Боится, что он пробудет в Базеле еще месяц? Но тогда непонятен вопрос.

– В Базеле у меня заканчивается контракт, а Цюрих… Не знаю, я как-то еще не думал о нем.

Дэвид отлично знал, почему он не поедет работать в Цюрих и не останется в Базеле. Мишель. Вот главная причина. Ему стало смешно. Надо же! Второй раз в жизни он влюбился. Влюбился по-настоящему. И второй раз все закончится переездом. Неужели ему на роду написано всю жизнь скитаться по свету, но не в поисках своей единственной, а спасаясь от собственных чувств?

И снова повисла пауза. Дэвид подумал, что теперь его очередь поддержать разговор вопросом.

– А что больше всего нравится вам, какой исторический период?

– Средневековье. – Мишель улыбнулась. – Вы же сами сказали, что это и так заметно.

Дэвид замялся. Самое время спрашивать о личных пристрастиях и вкусах. Ну не глупец ли он после этого? Зачем задавать такие вопросы? Ведь есть же масса тем: хоть та же погода, последние кинопостановки, спектакли.

– А вам какой период? – спросила Мишель, не поднимая глаз.

– И мне средневековье. Больше всего. Правда, я его идеализирую. И довольно сильно. В нем было много высоких идеалов, красивых поступков и фраз, но еще больше грязи, инквизиции и всяких других мерзостей. Дэвид вздохнул с облегчением. Ему удалось вывести разговор на тему, далекую от личных приоритетов. Но едва он подумал об этом, как Мишель со свойственной женщинам неосторожностью одной фразой разбила всю его стратегию в дым.

– Вы правы. Я тоже идеализирую, но мне больше нравятся воспетые поэтами отношения между мужчиной и женщиной.

Мишель смутилась, едва произнесла эти слова. И кто, спрашивается, тянул за язык? Что, в самом деле, она позволяет себе в присутствии мужчины, к которому неравнодушна? А если заметит? Что тогда? Как объясниться, и вообще, возможно ли это? Пальцы в рукавах снова задрожали, она опустила голову еще ниже. Капюшон скрыл лоб. Надо было продолжать, теперь никуда не денешься. Ей почему-то вспомнились Тристан и Изольда. Они тоже не знали, как открыть друг другу свои чувства… Они? Тоже? Мишель разозлилась на себя. Да с чего она взяла, что эти «они» вообще существуют? Ведь это только ее фантазии. И все!