Бетти Монт - Тихая гавань
Оба они говорили не только о ее братьях и сестрах, но и о нем. Побледнев, Лоренс отвел взгляд.
— После такого дети чувствуют себя на редкость беззащитными, полагая, что любой может исчезнуть вот так же внезапно. Они долго боялись, что я окажусь следующей. Сейчас вы понимаете, почему я не могу продать дом.
Да, он понимал, но не мог поверить, что единственным выходом из создавшегося положения было устроить в доме приют для бездомных.
— А как дети относятся к постоянному присутствию здесь всех этих стариков? Не думаю, чтобы им нравилось делить с кем-нибудь ваше внимание, не говоря уж о том, сколько энергии и сил это отнимает у вас. — Он знал, что ему точно не понравилось бы!
— О, да они только рады… У них нет дедушек и бабушек, а я считаю, что детям необходим контакт со старшим поколением. Между детьми и стариками существует какая-то естественная симпатия. Они гораздо ближе по духу, чем родители и дети. У родителей слишком много обязанностей, слишком много других занятий помимо дома: зарабатывание денег, устройство всяческих дел, развлечения. Кроме того, они чувствуют себя обязанными приучать детей к дисциплине и бесконечно придираются к ним, желая, чтобы те стали лучше. У пожилых людей все это уже в прошлом, и они спокойно сидят на месте, наслаждаясь жизнью, — как и дети. Например, Билл учит мальчиков садовничать, хотя и без конца ворчит на них. А Бетти помогает Нэнси на кухне. Ей нравится крутиться там — отмерять муку, разбивать яйца, снимать пенки с варенья. Нэнси учит ее готовить, и это забавляет обеих.
— Так это Нэнси готовила ужин? А я думал — вы.
— Мы делали его вместе. Нэнси когда-то была профессиональной поварихой, и я многому у нее научилась. — Мэй взглянула на поднос, который по-прежнему держал Лоренс. — Кофе остывает, нам нужно идти к вашей матери. Она, наверное, гадает, что же здесь происходит. Ей должны быть слышны наши голоса.
Лоренс не мог двинуться с места, ему казалось, что ноги приросли к полу. Мэй проницательно посмотрела на него.
— Пойдемте!
— Не торопите меня, мисс Селлерс! — Он придал голосу самые резкие и повелительные интонации. — Я войду, когда буду готов.
— Не бойтесь, — ласково сказала она.
Лоренс сердито насупился.
— А я и не думал! Скажете тоже — боюсь!
Она, улыбнувшись, пошла по коридору, и Лоренс неохотно последовал за ней. Перед одной из дверей Мэй остановилась, повернула ручку и открыла ее навстречу уютному свету настольной лампы.
Лоренс нервно обежал комнату глазами, отметив, что это квадратная спальня, одновременно служившая гостиной. Первым бросалось в глаза обитое красным бархатом глубокое кресло. Оно было завалено разноцветными подушками, на которых восседал изрядно потрепанный плюшевый медведь. Его медведь! Рядом на маленьком круглом столике красовалась ваза с нарциссами, которые испускали сильный аромат. В дальнем углу комнаты стояла кровать, покрытая одеялом ручной работы. Женщина лежала в постели, откинувшись на подушки, лицо было обращено к двери.
Лоренс не мог стоять без движения — это было бы смешно, а он всегда очень боялся показаться смешным, — поэтому, шагая, как робот, он пересек комнату и поставил поднос на столик, бросив на женщину лишь беглый взгляд и тут же отвернувшись.
— Здравствуй, Лоренс, — сказала мать, и он почему-то сразу узнал этот голос; он стал глуше, в нем появилась легкая хрипотца, но Лоренс понял, что никогда не забывал его.
Теперь он посмотрел на женщину. Волосы, как и у Нэнси, были совершенно седыми, однако им был придан легкий голубоватый оттенок. Своей воздушностью и невесомостью они напоминали одуванчик. А когда-то были такими же черными, как и у него, гладкими, длинными и шелковистыми.
Она протянула руку, будто приветствуя незнакомца. Да так оно и было — они совсем не знали друг друга.
Ноги Лоренса словно налились свинцом, но, с трудом передвигая их, он подошел и взял ее руку. Когда-то его ручонка тонула в ней, теперь все было иначе. Пальцы матери были холодными и хрупкими, он без труда мог раздавить их в своей ладони.
Лоренс не знал, о чем говорить. Что можно сказать человеку, которого так долго не видел, против которого в течение многих лет таил злобу?
Но неужели его ненависть была направлена на это беспомощное создание, прикованное сейчас к постели? Последний раз, когда он видел ее, мать была прекрасной, благоухающей французскими духами и исполненной жизнерадостности. Два этих образа никак не вязались друг с другом. Лишь ее голос по-прежнему преследовал его, словно голос призрака, нашептывающего что-то в холодных коридорах памяти.
— Здравствуйте, — ответил он, ненавидя сложившуюся ситуацию и Мэй, которая ее создала. Во всем была виновата только она. Что о себе возомнила эта особа?! Кто дал ей право подталкивать людей к тому, чего те делать не хотят?
— Садитесь, — сказала Мэй так, словно он был одним из тех детей внизу, чьими жизнями она управляла столь уверенно и бестрепетно. Она придвинула ему стул, сиденье которого угодило ему прямо под колени, вынудив Лоренса чуть ли не упасть на него. — Не выпить ли нам кофе, пока он окончательно не остыл?
Оказавшись на стуле, Лоренс наконец нашел себе занятие — скрестив ноги и расправив брюки, он вдруг заметил на них пятна, появившиеся, должно быть, во время посещения шалаша Ника. Он с раздражением принялся их оттирать, но они не поддавались. Тем временем Мэй протянула ему наполненную чашку, и у него появилось еще одно дело — внимательно и сосредоточенно помешивать кофе ложечкой, не отрывая от него взгляда.
— Сахару?
— Нет, спасибо. — Он многозначительно посмотрел на Мэй, надеясь, что и на этот раз она прочтет его мысли и догадается обо всех язвительных словах, которые он сказал бы ей, останься они наедине.
Она усмехнулась, в светло-карих глазах заплясали чертики. О да, она прочла его мысли и они лишь позабавили ее! Мэй была самой странной женщиной из всех, кого ему доводилось встречать, — одновременно и слишком молодой, и слишком взрослой для него. Слишком молодой по годам и жизненному опыту и слишком начальственной для совместной жизни.
О чем я думаю? — ужаснулся он. Совместная жизнь? С трудом подавив возмущение, он отвел взгляд, не переставая помешивать кофе.
— Может, мне оставить вас вдвоем? — спросила Мэй.
И Лоренс, и его мать одновременно воскликнули:
— Нет!
Так, значит, и матери тоже нелегко дается встреча с ним, понял он и только сейчас заметил, до чего она худа и бледна. Под тонкой кожей проступали все кости лица, видны были все голубые жилки. Она казалась невесомой, как паутинка, и все же была красива какой-то странной красотой. Время словно сорвало с нее маску и обнаружило поразительные пропорции лица.
