Ребекка Тейт - Принц в высоком замке
Вот так история, растерянно подумала Эльма. Положение, кажется, хуже, чем она себе представляла.
— Мы уже продали все, что могли, — продолжала графиня. — Осталось только то, что продать запрещает совесть и что охраняется государством. У меня почти не осталось драгоценностей, все они заложены. И ты об этом знаешь. Неужели тебя не трогает судьба матери?
— Как ты не понимаешь, что все эти аргументы я уже проговаривал про себя тысячу раз?! — не выдержав, рявкнул Кристоф. — Я лучше всех знаю наше финансовое положение! Но не я до вел семью до упадка! Не я поставил нас всех такую ситуацию, когда мы вынуждены сотрудничать с чужими людьми, лишь бы наскрести немного денег! Я не бизнесмен, мама, но даже я понимаю, что из недвижимого имущества лишь Адлертрененштайн может принести на доход. И я выжму из него эти деньги, черт побери! Иначе ты знаешь, что будет!
— Он не посмеет! — простонала графиня.
— Этот человек пойдет на все! Он уже приготовился забрать замок, и тут на его пути встал я. — Кристоф отвернулся от матери. — Ничего не случается вдруг. Все события, происходящие в жизни, тщательно подготовлены. Понемногу мы сможем восстановить замок и не дадим никому его у нас отнять. Блэклоку не победить. Победа иногда достигается долгой кропотливой работой, а не внезапным ударом.
— Где ты был, когда все это происходило? — напустилась на него графиня.
— Ты знаешь, где я был. — Кристоф понизил голос, однако от этого его тон стал еще страшнее. — И ты знаешь почему. Не пытайся теперь свалить всю вину на меня, мама. Отца не стало и теперь некого обвинять? Себя винить я не дам.
— Ты просто ничего не понимаешь, — с презрением бросила Герлинда. — И слабо осознаешь, в чем состоит твой долг.
— Может, ты мне объяснишь?
— Ты должен был слушаться отца.
— Если бы я слушался его, мы сейчас разговаривали бы, сидя на крохотной кухне в той квартире, что муниципалитет дает неимущим. Хватит. Я достаточно выслушал.
— Кристоф…
Он не стал слушать, что хочет ему сказать Герлинда, и решительно двинулся к дому.
Так. Пора убираться из малинника.
Эльма осторожно попятилась, вылезла из кустов и быстрым шагом пошла по ближайшей дорожке. Тропинка сделала петлю, и она налетела на Кристофа. Буквально влетела в его объятия, потому что он выставил руки вперед, пытаясь ее остановить.
— Ух ты! — Эльма ощутила тепло его ладоней у себя на плечах и поспешно подалась назад. Щеки невольно порозовели. Вот черт!
— Вы так всегда носитесь, гуляя на природе? — насмешливо спросил Кристоф. — Или за вами гналось фамильное привидение?
— Призрак злобного рыцаря-скупца, — пробормотала Эльма. Смотреть ему в глаза она не могла.
— Или вы… — Он помолчал и сказал уже совсем иным тоном: — Подслушивали?
Врать Кристофу не хотелось, и Эльма кивнула.
— Извините, это получилось случайно. Вы с графиней так громко разговаривали…
— Ну-ну, — неопределенно высказался Кристоф. — А вы так тихо подслушивали. Понятно.
— Простите меня, пожалуйста.
— С удовольствием.
Эльма никак не могла понять, рассержен он или нет, и решилась посмотреть ему в лицо. Кажется, не очень сердится.
— Только пообещайте мне молчать как рыба о том, что могли услышать.
Он не понял, что она сидела в малиннике специально. Наверное, решил, что Эльма услыхала лишь пару последних фраз. Пускай и дальше так считает.
— Я буду молчать, — пообещала она.
— Отлично. — Кристоф внимательно изучал ее лицо. — Думаю, вам сейчас не стоит попадаться на глаза моей матери.
Прежде чем Эльма успела опомниться, он подхватил ее под локоть и увлек в сторону дома.
8
— Полагаю, вам стоит серьезно задуматься о сроках пребывания здесь, — заявил Кристоф, втаскивая Эльму в холл.
Значит, все-таки разозлился, просто виду не подает. Эльма отстранилась и отступила от него на пару шагов. Беседовать в сумрачном холле не слишком удобно, только хозяин вряд ли сейчас пригласит гостью в кабинет.
— Вы хотите меня выставить?
— Очень, — проникновенно сказал он. Дружелюбия как не бывало: сейчас перед ней стоял суровый человек, истинный потомок кровожадных рыцарей, готовый до последнего защищать свой дом. — Вы провели здесь один день, а уже успели привести меня в состояние раздражения несколько раз. Вы не нравитесь моей матери.
Своей матери и ты не нравишься, чуть не сказала Эльма.
— Вы ведете себя совершенно недопустимо! Что вы успели услышать из нашего разговора?
Отпираться не имело смысла, оставалось идти в наступление.
— Довольно много! — Эльма с вызовом посмотрела на Кристофа, вскинув голову, и подавила желание упереть руки в бока, словно сварливая крестьянка. — У вас тяжелые финансовые затруднения, но это я знала и раньше. Однако есть еще какая-то проблема, верно? Почему вы упоминали о том, что практически вынуждены продать замок?
Кристоф скрипнул зубами.
— Вас это совершенно не касается!
— Касается!
— Это еще почему?
Потому что ты мне нравишься, хотелось сказать Эльме. Потому что при взгляде на тебя я чувствую нежность в груди, какую никогда не ощущала. Потому что хочу прикоснуться к твоей щеке, провести пальцами по коже, прижаться и услышать, как бьется твое сердце. Потому что я верю в любовь с первого взгляда, вот почему. Ничего этого она, разумеется, не сказала.
— Мне нравится Адлертрененштайн и понравилась ваша семья. Разве нельзя…
— Нельзя! — отрезал Кристоф. — Вы не имеет никакого отношения ни к замку, ни к моей семье! Да что вы себе позволяете?
— Вас, кажется, не научили общаться с людьми, — констатировала разозленная Эльма.
Кристоф опешил.
— Что?
— Вам кажется странным, что я так интересуюсь вашими делами?
— Да! — почти заорал он. — Да, потому что в последний раз этот интерес едва не разрушил мою семью! И сейчас… — Он шумно выдохнул, провел рукой по волосам, пытаясь успокоиться. — Вы не понимаете, куда лезете.
— Ну так объясните мне.
— Какого черта я должен вам что-то объяснять?!
— Потому что я хочу помочь! — стиснув кулаки, закричала Эльма.
Повисла пауза, во время которой Кристоф гипнотизировал ее, а она стояла прямо и смотрела ему в глаза. Наконец он моргнул.
— Не знаю, что вы задумали, — пробурчал он. — Идемте.
В кабинете, где они вчера пили кофе, окно было открыто, однако Кристоф захлопнул створки. И дверь прикрыл основательно. Явно опасается, что разговор услышат.
Кого здесь бояться? Своих же?
Или даже свои не должны ничего знать?
