Когда канарейка рисует тигра - Дарья Тоин
Отчасти из-за отца их, который все эти годы обеспечивал жизнь Гвен и малого. После смерти обеспечение подошло к концу, я взял это на себя, но не вижу смысла больше скрывать эту чужую тайну.
Они скоро уедут. Не знаю, стоит ли знакомить их с младшим Амировым. Или тому стоит ещё подрасти. А матушка? Тоже ещё не решил. Может, когда-нибудь вытащу это сложное семейство туда, где нет всех этих условностей. Но пока что волнует только Гульназ.
Только её сейчас я пытаюсь понять.
А та тихо просит увезти отсюда, от картин, посвященных её брату. Это, наверное, больно. Наверное, вскрыло что-то, выдернуло и вывернуло.
Мы едем молча. Гуля всё покусывает губу и поглаживает локоть, блуждая взглядом по салону. Глубоко вдыхает и выдыхает. Снова кусает губу и опять погружается в мысли.
Я так хочу её обнять сейчас. Остановился бы на аварийке, сжал бы и не выпустил.
Но продолжаю ехать. И молчать. Будто это правильно.
Мы добираемся до дома, ладно, может быть, нашего. Я открываю ей дверь, впускаю и слежу за тем, как она стягивает лодочки и, ничего не замечая, бредёт к себе.
Иду следом. Замираю возле двери в её комнату, в которую та заходит так просто. Она закрывает за собой, едва ли заметив, что оставила здесь меня.
Опускаю взгляд к ручке и расшатываю мысли, как маятник. Те бьются друг об друга, но не рождают ничего лучше, чем то, что я делаю.
Раз. Два. Три. Стук.
Я пойму, если не откроет. И уйду к себе. Даже постараюсь не сорваться, потому что завтра с утра ехать на…
Открывается дверь. Гульназ успела лишь снять платок и сейчас распускает волосы, от которых не могу оторваться. Сердце ухает и заставляет перешагнуть… этот порог, который надо было преодолеть раньше.
Я заставляю попятиться и посмотреть наконец именно на меня.
— Ммм? — Прищуривается, но тут же едва слышно ахает и делает ещё один шаг назад.
Её грудь вздымается чаще. Как и моя. Она облизывает губы. Как и я.
— П… п… подожди, — выдыхает, — тебе же завтра сдавать уже… ну, сперму.
— Да пофиг, — смеюсь и закрываю за собой дверь, планируя целовать и не отпускать эту птичку столько, сколько смогу… и столько, сколько она захочет, — можно?
Зарываюсь в её волосах, а она вместо ответа тянется, вставая на цыпочки. Я подхватываю её под попу и в два счёта оказываюсь с ней на кровати. Слишком маленькой, но вполне…
— Приемлемо? — По-девчачьи засмеявшись, играет с огнём Гульназ, замирая подо мной. — Или к тебе?
— Гггм… — смеюсь в ответ, — можем и на полу. Хочешь?
— Да что ты? И не испугаешься?
— Че-го?
— Я же девственница, муж. — Точно дразнит, становясь игриво-серьёзной.
— Так мы это поправим, хочешь?
Она замирает на вдохе и словно сейчас начинает осознавать.
— Очень хочу.
Моя маленькая канарейка, спасшая тигра. Моя маленькая птичка, целующая сейчас в ответ. Расстёгивающая пуговицы рубашки и добирающаяся прямо до сердца.
* * *
На стене коридора новая картина, под которую я заказал рамку.
Думаю, будет ещё не одна, но эта — особенная. Больше никакого дождя. Первая такая. Нежная.
На которой я улыбаюсь, а она тает передо мной в ответ.
Вся такая хрупкая, вся такая гордая, вся такая моя.
