Раиса Рябцева - Влюбить в себя

— Что за глупости ты говоришь?

— Ничего подобного, об этом знает весь мир.

— Но ведь ты собираешься стать драматургом и работать вместе с этими людьми. Я понимаю, тебе не нравится Запольский. Может быть… может быть, ты даже ревнуешь меня к нему.

Промолчав, Никита сверкнул глазами, и Анастасия поняла, что не ошиблась.

— Это, конечно, глупо, но все-таки хоть как-то объяснимо.

— Вот именно, — буркнул Шилов.

— Не хочешь общаться с Запольским — не надо, тебя никто не заставляет. Но там будет много писателей, поэтов, драматургов, актеров, режиссеров, музыкантов. Ты наверняка найдешь человека, с которым тебе будет интересно пообщаться.

— Да к черту этих писателей, художников, музыкантов, — с неожиданной злостью ответил Никита. — Зачем они мне нужны?

— Как? — опешила Анастасия.

— А вот так. Плевать я на них хотел.

Анастасия обиделась.

— Ну и кому будет лучше от того, что ты сидишь здесь взаперти?

— Я сижу взаперти? Да мне в Москву надо ехать, а я болтаюсь тут, как дерьмо в проруби.

Теперь была изумлена Анастасия.

— Как — в Москву? Ты же сказал, что еще не решил.

— Уже решил.

— Но я не хочу ехать в Москву.

Никита немного смягчился, понимая, что переборщил.

— Пока еще рано обо всем этом говорить. Мне для начала нужно съездить на разведку.

— Когда?

— Вот дождусь звонка от Лисичкина и поеду.

— Раз ты так хочешь — что ж… Твое дело. Но что тебе мешает съездить на эти выходные со мной?

— Твой Запольский, — огрызнулся Никита. — Кстати, откуда у него такое дурацкое имя? Авенир.

— Никакой он не мой, — парировала Анастасия. — Вот если бы ты съездил со мной, то сам бы убедился, что между нами абсолютно ничего нет.

— Ну, конечно, — пробурчал Шилов, — я видел, как он на тебя пялится.

— Ладно, как знаешь, — тяжело вздохнув, сказала Анастасия и отвернулась.

Никита пошел на попятную.

— Как мы туда будем добираться? Ты знаешь, что я не выношу всех этих рейсовых автобусов.

— Он отвезет нас на своей машине.

— У него и машина есть?

— Да.

— Интересно, какая?

— Иномарка.

— Нет, нет и еще раз нет, — заявил Шилов. — Именно так люди и погибают. Сели в иномарку, поехали за город на пикничок и разбились.

Но увидев слезы на глазах Насти, Никита сдался.

— Ладно, поедем. Если уж погибать, так всем вместе.

Всю дорогу до Соснового Бора он сидел в машине, словно проглотив кочергу. А Запольский лихачески вел машину, как будто хотел поиздеваться над Шиловым.

— Я особенно люблю водить автомобиль в непогоду, — с улыбкой говорил он, обгоняя попутные машины. — Чем дерьмовее дорога, тем интереснее ехать.

— Может, мы все-таки не будем так гнать? — предложил Никита, сидевший позади.

— Не пугайся, — со смехом сказала Анастасия, — Авенир хорошо водит машину.

Она сидела впереди, поглядывая то на дорогу, то на Запольского. В ее взгляде нетрудно было прочитать восхищение.

— Ну вот, — наконец сказал Запольский, — сейчас выходим на финишную прямую и через пять минут будем на месте.

— Слава богу, — выдохнул Никита.

— Зато сейчас я покажу, на что способна эта машина. У нее есть режим форсированного двигателя. Настя, пристегни-ка ремень.

«Опель-сенатор», взревев мотором, рванул по прямой, как стрела, дороге, и Настя почувствовала, как ее вдавливает в кресло.

— Да, это просто здорово, — пробормотал сзади Никита.

Деревья за окнами замелькали с такой скоростью, что Настя закрыла глаза. Она испытывала настоящий восторг от этого полета над дорогой.

К вечеру дача была полна гостей. Запольский с гордостью водил их по просторным комнатам, в которых пахло сырым деревом.

— Между прочим, — с гордостью говорил он, — одно время эту дачу снимал сам Александр Блок.

Когда Настя с Никитой остались наедине, Настя обратила внимание, что Шилов был как-то неестественно напряжен.

— Да что с тобой, Никита? Успокойся. Пойди познакомься с кем-нибудь, поговори. Глянь, как здесь здорово. Простор, чистый воздух.

— Да, я вижу, как здесь здорово, — кисло отвечал Никита, — но мне от этого не легче.

Во дворе, усаженном голубыми елями, поставили мангал и начали жарить шашлыки. Гости, попивая вино, болтали о том, о сем, звенела гитара, отовсюду доносились женский смех, табачный дым клубами поднимался вверх.

Настя подошла к Никите, который держался в стороне и сунула ему в руки стакан с вином.

— Выпей. Может, наконец, расслабишься. Между прочим, Авенир познакомил меня с массой интересных людей.

— Ну, не знаю, — хмуро ответил Шилов, глотнув вина, — я что-то никого не заметил.

— Смотри, — показала Настя, — видишь, вот в том дальнем углу седой мужчина в свитере? Это Викторов, он написал пьесу «Три стрелы».

— Тоже мне, — хмыкнул Шилов, — великий драматург. Ну, написал пару пьес, получил литпремию.

— А вон там Вадим Шефнер.

Это имя тоже не произвело на Никиту никакого впечатления.

— Кто такой Шефнер? Что это за фамилия такая? — брезгливо произнес он. — Автор псевдофилософских романов.

Настя вытаращила глаза.

— Ну, если Шефнер для тебя не писатель, то не знаю, кто тебе нужен.

— Ладно, ладно, — смилостивился Шилов, — собралась тут пара писателей, и что, я должен перед ними польку плясать?

— Никита, я не понимаю, что происходит. Ты отгородился от всех, заковал себя в броню презрения и снисходительности. Посмотри на Авенира, он держится с ними со всеми так, как будто они его давние друзья.

— А твой Запольский, вообще, дерьмо, — резко ответил Никита, помрачнев. — Это он отгородился от всех забором из писателей и драматургов. Знаешь, что он мне недавно сказал? Он, видите ли, тоже хочет писать пьесы, только ему не хватает дисциплины. Да он просто бездарь, таланта у него нет, а не дисциплины. Моя пьеса ему, видите ли, неинтересна. Хоть бы сам попробовал что-нибудь написать.

— Ты несправедлив. Даже не знаю, что в тебе говорит — уязвленное самолюбие или ревность.

— Ничего подобного, — отрезал Никита. — Мне просто неинтересны эти люди. Вот если б здесь собрались писатели-классики, тогда другое дело. А так…

— Значит, те, кто здесь собрались, для тебя не авторитеты?

— Ни в коей мере, — безапелляционно заявил Шилов. — Все, что они сделали, было давно. Тогда и мерки были другие. Все они учились говорить эзоповым языком и никто никогда не называл правду правдой. Я не такой, я пишу по-другому. Сейчас нужно смотреть на жизнь прямо и называть вещи своими именами. А эти все такие претенциозные и пресные, что мне с ними совершенно неинтересно.