Правила поедания устриц (СИ) - Мори Анна leithne
— …Влюбленность?.. — усмехается Рактер. — В теории — да. Биохимия мозга не такая уж сложная. Но не буду этого делать — не хочу трогать свой мозг. — И после паузы добавляет, улыбнувшись: — Но телу добавлю все, на что хватит вашей фантазии, если вы выскажете такое пожелание.
— Все, на что… О. — Она опять краснеет. Забавно, что она еще способна чего-то стесняться после “цветомузыки с рентгеном”.
— …Или же больше никогда не подниму эту тему. Подумайте, чего вы в действительности хотите. Вряд ли секс много изменит в наших отношениях, и устроить это несложно.
— Я… — Она сглатывает. — Вы неправы, для меня это очень сложно. Можно я пока не буду отвечать? Мне нужно время.
— Это я уже понял. Хорошо. О чем мы говорили до этого?
— О том, что вы знаете температуру моего тела, — угрюмо говорит она, — и цвет моей крови, и частоту моего пульса, и как я ворочаюсь во сне, когда мне снятся кошмары, и многое другое, что кажется мне оскорбительно личным…
Рактер после недолгого размышления серьезно советует:
— Постарайтесь не думать о том, как я воспринимаю мир. Это может вас погубить.
— Ну уж нет. Я теперь не могу об этом не думать. Как это вообще? Сначала вы сказали, что ваш мозг ничем особенно не отличается от моего, а потом — вот это все… Расскажите мне.
В ее взгляде одновременно вызов и смущение. Расскажите же мне наконец о себе что-нибудь неприлично личное, раз привычная интимная сфера для вас такой не является.
Рактер колеблется пару мгновений, потом сдается:
— Я сказал правду — мозг у меня человеческий. И, к сожалению, у человеческого мозга много ограничений. Обычно он просто игнорирует информацию, которую не может обработать. Вы, конечно, знаете, что у разных животных разное количество колбочек в глазах, воспринимающих цвета?.. — (Шей кивает). — Мои органы чувств немного улучшены, но со своим нынешним мозгом я никогда не смогу представить себе, скажем, реальность рака-богомола, у которого этих колбочек не три, как у нас, а шестнадцать.
— Вы, наверное, и Кащею сделали такое? — любопытствует она. Хорошо успела его узнать! Рактер улыбается:
— Шестнадцать цветов спектра? Ужасно хотел бы сделать, но это не имеет смысла — подобное слишком далеко за пределами человеческого умвельта.
— Ум… чего?
— Немецкое слово. Умвельт. Та часть реальности, что доступна биологическому виду в силу его особенностей. Скажем, для змей мир состоит в основном из инфракрасных волн, а для летучих мышей, использующих эхолокацию, из сжатого воздуха.
— А для собак из запахов. Ясно.
— Да. У риггеров сам этот умвельт, в целом, тот же, что и у вас — и у остальных металюдей. Прискорбно узкий, убогий срез реальности. Мне остается лишь гадать, как ощущаются шестнадцать цветов спектра, потому что воспринять такое мне не под силу. Но мозг риггеров постепенно начинает находить закономерности в данных за пределами человеческих ограничений. Развиваются нервные связи, которые необходимы, чтобы интерпретировать сигналы от техники как определенные цвета, звуки, запахи или ощущения. То есть, строго говоря, нельзя сказать, что я обладаю рентгеновским зрением или вижу инфракрасное излучение, потому что мой мозг на это не способен, но при наличии техники, которая с этим справляется, я могу увидеть некое подобие этой картинки в видимом мне спектре. Можно назвать это стойкими ассоциациями — вроде синестезии. Например, электромагнитное излучение от вашего брата Дункана — надеюсь, он не обидится, что я привожу его в пример — я по большей части воспринимаю как красный цвет…
— Да, — неожиданно говорит Шей. — В Дункане много красного. С ним непросто. Но и золотого тоже много…
— Да, именно так, — с легким удивлением соглашается Рактер. — Красный и желтый. Вы называете это аурой?.. Совсем забыл, что у вас… свой умвельт.
— А вам интересно? Что там, в моей реальности…
— Очень, — признается Рактер. — Стараюсь гасить этот интерес, потому что, вы же знаете, нельзя быть одновременно магом и риггером. Но, конечно, мне любопытно, как вы видите меня. Да и все остальное.
Шей оживляется:
— О! Вот это самое интересное. Дело в том, что я вас вообще не вижу на этом плане реальности. Вы как темный колодец. Я никогда такого не встречала, даже у других риггеров.
Ну что ж, это объясняет, почему она в свое время не особо удивилась, когда он рассказал ей про отсутствие Сущности.
Значит, эти ее ауры и чакры — это все же не электромагнитные волны или не только они, иначе бы она все же видела вокруг Рактера что-то. Шей видит нечто другое.
Ей, похоже, пришла в голову та же мысль:
— Как будто мы видим какую-то большую реальность, но с разных сторон, да?
— Все по классике. Инь и Ян соединяются в Великом Пределе, — улыбается Рактер. – Ешьте поменьше острого, не пейте пуэр…
Она смеется.
– Мне можно пуэр. Это Гоббет нельзя. И Дункану… Я рада, что вы мне это рассказали. Спасибо. — И после паузы Шей вдруг с неосознаваемым кокетством спрашивает: — А та девушка, с которой вы работали в Берлине… Лаки Страйк… вы рассказывали ей про свой мозг?
— Кое-что — да, — честно говорит Рактер. Вокруг Шей начинает клубиться угрюмо-серое недовольство, сквозь которое сочится рыжий свет ревнивого любопытства — и Рактер догадывается, какой вопрос сейчас вертится у нее на языке, но у нее хватает тактичности не задать его (или, возможно, она слишком боится услышать ответы, которые ей не понравятся). Рактер с усмешкой добавляет: — Но кольцо я ей не дарил.
Шей вдруг сама протягивает руку и сжимает его бледные пальцы своими — смуглыми, мокрыми от дождя.
— Я хочу взять ваше пальто, если предложение еще актуально, — говорит она. — Мне действительно холодно.
Когда они нагоняют остальных, в их переплетенные, почти как Инь и Ян, руки тут же упираются три любопытных взгляда. Какой-то миг Рактер недоумевает: дождь успел смыть кровь с его порезов, рукав рубашки он подкатал — на что они смотрят?.. Потом понимает: прежде они никогда не держались за руки на людях. Да и вообще — не держались. Сегодня это впервые. Но остальным об этом знать необязательно.
Шей улыбается. В глазах озорные искорки – как будто у них есть какой-то общий секрет. Они и пара, и не пара. Может быть, ей сейчас такое положение дел даже кажется чем-то забавным.
Но Рактера почему-то посещает чувство, что теперь, когда проблема вскрылась, их с Шей отношения станут только сложнее.
Нечто сияющее
Правило четвертое: не спать с теми, в кого можно влюбиться.
Они и пара, и не пара. Они ведут долгие, часто неприлично личные разговоры. И по-прежнему стараются не дотрагиваться друг до друга, за исключением касаний рук.
Какое-то время Рактеру и Шей удается поддерживать эти негласно установленные между ними границы.
В первый раз они шатаются во время поцелуя перед лицом Цянь Я, Царицы Тысячи Зубов.
В лице этом, к слову, нет ничего человеческого, и голос грохочет, как повозка, наполненная щебнем, и все же Цянь Я странным образом напоминает гадалку по гексаграммам из того серого дождливого дня.
— Знаешь, люди говорят, Гонконг – большой рынок… — усмехается царица демонов, глядя сверху вниз на Шей. — Как тебе такая сделка, моя остроушка: я получаю этот город, а ты – четырнадцать лет удачи? Например, твой бедный милый глазик, быть может, вылечится.
Все очень плохо. Они ведь не солдаты, команда Шей Сильвермун. За последнее время им случалось бывать дипломатами, шпионами, охранниками, торговцами, актерами, — но в открытом бою с Царицей Тысячи Зубов они продержались недолго. Док-Вагоны закончились, Гоббет пытается залатать свои раны, найдя место с энергетическими потоками — безуспешно, здесь нет нужной магии, а у нее не осталось сил, чтобы ее зачерпнуть; Из0бель и Рэймонд, приемный отец Шей, лежат на земле неподвижно, словно окровавленная груда тряпья, и даже Дункан — самый крепкий из них всех — непонятно, как еще дышит: у него разворочена вся левая половина туловища и рука болтается словно на ниточке.
