И сколько раз бывали холода (СИ) - Хант Тоня

— Это Валька тебе прислал одеяло, сказал — ты тут мерзнешь, — Митя положил свёрток мне в ноги.

Впервые в жизни я бросилась ему на шею. Мы обнялись и стояли долго, долго.

— Ирочка, — повторял Митя, и гладил мои волосы, — Ирочка….

А я прикусывала губы, чтобы не плакать, потому что это была истерика какая-то: я была рада ему до того, что — слезы на глазах.

— У нас один вечер, — повторял он, — Завтра мне нужно уезжать…

— Где ты?… Как ты?… Что ты?…Рассказывай…

— Это все неважно…, - шептал он, — Иришка, что ты так похудела? Плохо тебе здесь?

Не сказаны были, не услышала я этих слов «Забрать тебя?» Это я потом уже думала. А тогда — только б не отрывали меня от его груди, от теплоты его свитера, куда я вжалась лицом, и замерла…

…Я еще играла в хозяйку: «Ты, наверное, очень замерз? У меня есть суп — я сейчас разогрею на плитке… И кофе есть, это здесь страшный дефицит, но Верочка привезла целую банку… Погоди, я наберу воды, поставлю чайник…»

Он еще рассказывал: «Ничего не вышло, как я мечтал. Отец сказал — инженером будешь, только инженером. Учусь, тягомотина…Но там красиво, Иришка, в Ленинграде, очень красиво…Ты же приедешь ко мне?»

Мы еще распаковали Валькино одеяло. Атласное, красное, пуховое, оно вздымалось под руками, и пахло нежностью — если у нежности может быть запах…

Он ляжет на Вериной постели. Но ему будет холодно — под тем тонким, байковым…. А если укрыться Валькиным одеялом — вдвоем? В комнате — темно. И в первый раз мне тут тепло. Жарко. Он склоняется надо мной, и целует …так легко… и так долго… А я подставляю лицо его поцелуям, и это — как капли райского дождя. И его руки, и это блаженство…

…Он уезжал с первым автобусом, в шесть утра. Какой тогда был холод! По-моему, с той ночи — не было такого холода. Все было ярким, как на другой планете. Воздух можно было расколоть, как лед. Не вздохнешь — настолько обжигает мороз. У меня была теплой, только рука, которую держал Митя.

Автовокзал.

Объятие — шуба в шубу, а если бы — тело в тело… Всхлип. И его уже не видно за стеклами автобуса, заросшими толстым слоем инея.

Но он повторяет, и я понимаю — что:

— Я приеду, я приеду очень скоро… Мы поженимся……

Я плачу навзрыд.

— Я приеду, я приеду…

И я вижу, вижу, что его лицо блестит тоже — мокрое от слез — при свете фонарей.

Я стала заходить в салон для новобрачных. Присматривалась к платьям, туфлям, открывая для себя этот восхитительный мир — воздушных полупрозрачных и кружевных тканей. Звучали слова — гипюр, атлас, сетка, шифон, стразы…Я вспоминала, что в детстве оценивала красоту невесты по длине фаты. Если до полу фата — нормальная невеста, сказочная. Если короткая — то просто дура: как можно было выбрать такое убожество? Я не могла отойти: трогала, перебирала в пальцах. Белоснежное, шифоновое, с розами у плеча, сливочное — на нем столько блесток, что корсаж весь переливается, бледно-голубое на кринолине, как у старинных дам…

Теперь, когда я оглядываюсь назад — я вижу один короткий период, когда я жила всем этим девичьим — платьями, духами…

И тотчас в пальцах — ощущенье тяжести цилиндра: флакончика. На улице — ясный, прозрачный мороз, аж дыхание перехватывает, ледяной узор — сказочных, разбойничьих лесов горит на витрине магазина, а моя ладонь уже пахнет Индией, сандаловыми деревьями, белыми тропическими цветами.

Апрель. Я еду на выходные домой. Солнце — летнее, в автобусе открывают не только форточки, но и люк, тот, что на крыше. А зелень на полях такая нежная…

Я еще не знаю, что это — страшный день. Что сегодня случилась авария на Чернобыльской АЭС. И тысячи людей умрут в ближайшие годы, хватанув смертельную дозу. Среди них будут и мои знакомые. Радиация протянет свои щупальца и в наш маленький городок. О тех, кто будет участвовать в ликвидации аварии и, вернувшись начнет болеть — безнадежно — заговорят как о диковинным зверьках, чей быстрый конец естественен:

— Ну это ж дядя Петя, он же чернобылец.

На мне брюки цвета хаки, и синий свитер. Жарко, и свитер хочется снять. А через день пойдет снег, и я попрошу у бабушки ее теплое пальто, чтобы было в чем доехать обратно. В отчем доме у меня не осталось теплых вещей.

Первым делом близкие тащат меня в сад. Это предмет гордости — сколько тюльпанов просунуло свои зелено-фиолетовые носы сквозь пожухшую листву! Уде зацветают нарциссы — низкие, но с таким тонким запахом. А крокусы уже даже отцветают. Первые сборчатые листья на смородине…

— Мы можем сегодня жечь костер, смотри, какую кучу листвы я нагребла, — упоенно говорит мама. Садовые работы — ее страсть, — А потом в золе будем печь картошку.

— Заходила тетя Нина, дала мне луковицы синих гладиолусов — представляешь? — это бабушка, — Сорт называется «Океан».

— Какая тетя Нина? Митина мама?

Значит — приехала. А может — приехали? Но нет, Митька бы уже объявился у моих. И все равно, побежать к его дому — это было как подарок. В любом случае я узнаю о нем.

У тети Нины то же тонкое лицо — не изменилось, не постарело, красно-золотой платок повязан как чалма, длинные серьги в ушах, и Митькины синие глаза. Она ведет меня в комнату, где тоже всё по-прежнему. Блеск овального стола под низкой люстрой. Так же плотно стоят за стеклом полок — книги, которых никогда не трогали — потому что перед ними ряды скульптурок — из фарфора, бронзы, хрусталя…

Те же фотографии на стенах — и Митька, совсем мальчишка, лохматый такой..

Сейчас тетя Нина сварит кофе, и посадит за стол, и будет та самая еда из детства…

Кофе густ и горек. Тонкий фарфор чашки. Миндальное печенье, которое тетя Нина печет сама…

— Тетя Нина, дорогая, когда Митя приедет?…

Она смотрит на меня так, словно у меня горе.

— Не знаю, деточка. У него очень много дел, — покачивает головой тетя Нина, — Экзамены…

— А вы надолго здесь? Когда вы поедете назад? Может быть — я с вами?

Тетя Нина подпирает голову тонкой красивой рукой, и тихо позванивают ее серьги. Они вызванивают: «Н-нет…н-нет….»

Она качает головой, она не поедет. И больше ничего о Мите. Она будто не слышит моих вопросов. И голос мой тонет в этой глухоте, как в вате…

Специалист по выживанию

Валька оканчивает первый курс училища. Будет слесарем. Мать довольна, что он получает стипендию, бесплатное питание и проездной билет на автобус.

Куда нам пойти с Валькой? Мы уже выросли, и под лодкой просто не поместимся. Мы медленно идем по дорожке Березовой Рощи. Меж деревьев видны остатки каменной танцплощадки. Когда-то здесь танцевала моя мама. На мне пальто с чужого плеча… На зеленую траву медленно, крупными хлопьями летит снег.

— Он женился, Ир…

— Что?!

Позже, много позже, я узнаю, что Валька, узнав из Митиного письма о женитьбе — сорвался к нему. Письмо было смятенное, с просьбой не говорить мне.

И такой же смятенной была их встреча. Валька в первый и последний раз попав в этот город сумасшедшей красоты — просто его не заметил. Они стояли над Фонтанкой, неподалеку от Митиного дома, и, опершись на парапет говорили, говорили…. Тем же вечером у Вальки уходил поезд. Митя слезно просил его ничего не говорить мне.

— Я исчезну, просто исчезну, так ей будет легче.

— Адиёт, — хмуро сказал Валька. И взгляд у него был тяжелым.

И вот он идет рядом со мной. Есть люди, которые тебя просто любят, и в такие вот минуты ставят тебя под водопад своего собственного тепла. Льют на тебя свою душу, поток слов, и ты отогреваешься, отогреваешься…

Валька пытался понять, что произошло. И объяснить это мне.

— Понимаешь, Новый год, компания… Этот дурак напился. Ну, и девочки. Ну, и как дважды два….. У нее… у нее… скоро кто-то родится… А тогда — он называл ее твоим именем. Он думал, что это — ты.

Валька держал мою руку. Я не ощущала его прикосновения, а потом почувствовала. Валька всегда умел унимать боль.

— Погоди, тебе нельзя домой с такой мордой лица, — сказал Валька, — Идем ко мне, посидим.