Ревность (СИ) - Элис Винтер

========== I ==========

Гермиона, крепко сжав ярко-красный зонт, стоит на светофоре. Дождь не прекращается уже вторую неделю подряд. Он то усиливается до ливня с порывистым ветром, то затихает, даря надежду на улучшение. Погода стремительно испортилась с приходом октября, и Лондон не успел к этому подготовиться. Коммунальные службы не справлялись, и улицам вот-вот грозило затопление. Гермиона закрывает ненадолго глаза, собираясь с мыслями. Впереди виднеется здание Святого Мунго, но ноги словно не идут туда. Кажется, стоит пройти сквозь пыльное стекло, и все, что так дорого сердцу, обратится в прах.

В приемном никого нет, только ночная привет-ведьма за конторкой. На глаза тут же наворачиваются непрошенные слезы. И чтобы как-то скрыть это, Гермиона часто-часто моргает. Отвернувшись к зеркалу, она скидывает плащ и проводит палочкой по одежде. За столько дней это уже вошло в привычку. Конечно, можно было бы и зачаровать плащ, но постоянное использование бытовых заклятий имеет ряд побочных эффектов, и оказаться мокрой с ног до головы в неподходящий момент — самый легкий из них.

— Ужасная погода, не правда ли? — спрашивает ведьма.

Но Гермиона не успевает ответить — ее окликает Кингсли.

— Мисс Грейнджер.

От его безучастного тона хочется плакать еще сильнее. Торопливо убрав со лба мокрую прядь, Гермиона пытается улыбнуться, но вместо этого выходит лишь какая-то болезненная гримаса. Она опускает глаза и сосредотачивается на ступенях. Одна, вторая, третья… Шаги гулко звучат, отзываясь от мрамора, тяжелые глуховатые мужские и неуверенные каблучки рядом. Путь до двери палаты на пятом этаже кажется бесконечным, полным густого молчания, которое не сулит ничего хорошего.

— Кингсли…

— Я знаю не больше твоего. Проходи.

Коротко обернувшись, словно все еще надеясь на поддержку, она судорожно выдыхает и резко открывает дверь. В просторном помещении слишком много света, и Гермиона щурится. Ей кажется, что все сразу обращают на нее внимание, будто она оказалась на темной сцене под прожектором. Но затем, когда первая волна страха спадет, она видит Гарри, и в мире не остается больше ничего. Его бледное лицо и совершенно бескровные губы выбивают из нее весь дух. Хочется броситься к нему, прижаться всем телом, слепо надеясь, что это сработает.

— О, милый… — Джинни держит Гарри за руку и тихо плачет.

— Джинни в курсе, где ты пропадаешь вечерами?

Кабинет погружен в полумрак. Она подходит к зеркалу и критически оглядывает себя с ног до головы. Поправляет прическу, красит губы яркой помадой. На ней синее платье-футляр, которое она никогда бы себе не позволила надеть при других обстоятельствах. Но сегодня вечером ей хочется блистать. Гарри подходит к ней и обнимает за талию. Его рубашка расстегнута, а галстук-бабочка небрежно висит на шее атласной лентой. Он утыкается носом в ложбинку за ее ухом. Гермиона пахнет духами с нотами нежнейшей туберозы и немного солоноватым потом. Она пахнет возбуждением. Сексом.

Она пахнет им.

— А Рон?

Не давая ей ответить, Гарри целует Гермиону в шею, и она подается назад, выгибаясь. Упирается руками в стену и зажмуривается не в силах сдержать стон от накатившего желания, пока руки Гарри уже скользят по ее бедрам. Снаружи. Внутри. Невыносимо медленно, чувственно, посылая по всему телу бархатистые мурашки. Щелчок пальцев — и платье падает, обнажая алебастровую кожу.

Рон тоже здесь. Стоит неясной тенью за спиной сестры. Гермиона понимает, что должна к ним подойти, попытаться утешить Джинни, но не может переступить через себя. Сглотнув противный комок в горле, она делает шаг, но тут же останавливается. Губы дрожат, а перед глазами темнеет. Гарри лежит на больничной койке, а она ничего не может сделать! Слезы все же прорываются сквозь плотину нерушимого самоконтроля, и Гермиона закрывает ладонью рот, чтобы не закричать от бессилия и злобы. Гарри перед ней такой умиротворенный, но совершенно недвижимый. Если бы его грудь не вздымалась в такт редким вздохам, можно было бы решить, что он мертв.

— Гарри… — едва слышно шепчет она.

— Открой глаза, — хрипловатый голос обжигает. Гермиона закусывает губу и расставляет шире ноги.

— Мы опоздаем… — шепчет она в ответ, но послушно открывает глаза, встречаясь взглядом с Гарри. Он хитро улыбается в отражении. Невыносимо красивый. Такой желанный.

— Без нас все равно не начнут.

Гермиона хочет возразить, но умелые пальцы убеждают лучше любых слов.

Гарри обеими руками проводит линию от ее бедер вверх к груди, обводит большими пальцами затвердевшие соски. Гермиона снова жмурится от удовольствия. Она тяжело дышит, и, кажется, даже голова слегка кружится. Она откидывает голову на плечо Гарри. Он лишь едва заметно смеется.

— Я хочу, чтобы ты видела, как именно я возьму тебя.

Охнув, Гермиона открывает глаза.

В палату попеременно заглядывают медсестры и колдомедки. Они берут анализы, сканируют с помощью каких-то приборов и волшебных палочек состояние Гарри, что-то записывают в карте. Никто ничего не говорит. Воздух вокруг наэлектризован этим тягучим молчанием. Кингсли стоит у окна. Спина напряжена, а руки сложены в замок за спиной. Он хмурится, словно споря с самим собой или что-то просчитывая. Напротив застыл Рон, прислонившись к стене рядом с сестрой. Таким мрачным Гермиона видела его лишь однажды. Ни один из них на нее не смотрит.

— Миона, — вдруг едва слышно шепчет Джинни, — ты же была с ним. Расскажи, что, ради Мерлина, случилось?

Гермиона вздрагивает и обхватывает себя руками, ежась словно от холода, хотя в помещении скорее жарко. Что она должна ответить? Глубоко вздохнув, Гермиона качает головой, и, едва сдерживая новый поток слез, закрывает глаза.