Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи
Старый помещик взмахнул рукой так ловко, что кожаная плеть полоснула Жюстена по лицу, от уха до уха.
— И Районант тебя приветливо встретил, — продолжал глумиться Ларош. — Ждал тебя, да. И я тоже — чтоб вышвырнуть из дома. Ты всего лишился, слышишь? Всего! Имени, денег, наследства. Я от тебя отрекся. Больше водить себя за нос не позволю!
За спиной у него показались Алин и Сидони. С изумлением уставившись на бывшую любовницу отца, Жюстен не успел уклониться от второго удара хлыстом, оставившего отметину теперь уже у него на лбу.
— Хватит! — крикнул он, почти не ощущая боли. — Плевать на деньги и остальное. Главное, что я сохранил свою честь, чего про вас не скажешь.
— Ты? Честь? Да кто ты есть? Деревенщина! Неуч! Бастард! Ну-ка, Алин, покажись!
Ларош грубо схватил молодую женщину за локоть. На ней было зеленое шелковое платье с вызывающим декольте, но выглядела она растрепанной, с заплаканными глазами.
— Вот, Жюстен, познакомься с новой хозяйкой замка! Рыжая красотка, которую ты в свое время прогнал. Но в койке она хороша и умеет меня ублажить, как все шлюшки ее породы. В церкви уже вывесили объявление, свадьба — на следующей неделе. Скоро я ее обрюхачу, и наконец-то у меня будет сын — родной сын, а не приблудный пес вроде тебя! Который к тому же норовит цапнуть хозяина за руку!
Он снова замахнулся, но Жюстен, стряхнув оцепенение, схватился за хлыст обеими руками и, сколько было силы, дернул к себе. Старик пошатнулся, но на ногах устоял. И тут же сделал шаг назад, отклоняясь и крепко удерживая рукоять.
Ортанс испуганно закричала. Со двора в кухню вошли Леандр с Алсидом.
— Если хотели, чтобы я ушел, надо было прямо сказать! — В Жюстене прямо-таки бурлила ярость. — Но зачем убивать Районанта? Жестоко и подло мстить невинному коню, оставлять его гнить в деннике. И это сделали вы, по вашим же заверениям, большой любитель лошадей!
— Я никого не люблю! — взвизгнул Ларош, тараща глаза. — Скажи, что толку любить животное, ребенка, женщину? Никакого толку! Единственная приятность на этом треклятом свете — удовольствие в постели с продажной девкой!
У Жюстена горели пальцы, которыми он сжимал хлыст. Он сделал шаг по направлению к отцу, потом еще и еще. Скоро они стояли в метре друг от друга.
— Можете называть меня бастардом, плевать! — сказал он. — Оскорбляйте сколько хотите. Сегодня же я уеду подальше от вашего замка и денег!
— Да, моих денег ты прикарманил немало! — Ларош никак не мог успокоиться. — Но больше ни су не получишь. Вчера приезжал нотариус, так что рента твоя аннулирована. И деревянная шкатулка, где ты хранил свои сбережения, тоже у меня. Ты вовремя уехал, Жюстен. У меня как раз было время навести порядок.
— Стоило бы задушить вас собственными руками, но я не стану мараться, — отвечал молодой мужчина. — Я рассчитывал по приезде найти вас на кладбище, но, похоже, сатана вас оберегает!
— Вы слышали, олухи? Слышали? — громыхнул помещик, поворачиваясь к прислуге. — Этот голодранец уже покушался на мою жизнь, и я был настолько добр, что не выдал его жандармам. Вы свидетели, он опять мне угрожает! Мсье бастард отправится в тюрьму, к своей пакостной мамаше!
Гуго Ларош гордо выпятил грудь, в его карих глазах искрилось безумие. Жюстен выпустил из рук хлыст. Он уже не злился, испытывал только безмерную гадливость. Еще мгновение — и он ушел бы, решив оставить это чудовище погрязать в собственных пороках, но тут у него перед глазами вдруг предстала Элизабет — вся лучащаяся светом, в обрамлении крупных кистей сирени.
«Если уеду — он победил! — пронеслось в голове у Жюстена. — Старик сделает, как сказал: женится на Алин, но поместьем управлять уже не сможет. Мой долг — защитить имущество, по праву принадлежащее Элизабет. И действительно ли Ларош аннулировал усыновление?»
Ларош все еще бормотал свои угрозы, но Жюстен взял себя в руки.
— Я согласен, мсье! — объявил он. — Сидони, поднимитесь в кабинет и позвоните оттуда в жандармерию Эгра. Они приедут быстро. Я расскажу бригадиру, что действительно поднял руку на вашего «хозяина» и это по моей вине он упал. А потом — как он почти в упор засадил мне пулю в живот, пять лет назад, возле конюшни. У меня тоже есть свидетели: Мариетта со своим деверем Коля. Доктор Фоше вытащил меня буквально с того света.
— Молчи, паразит! — буркнул Ларош.
Между тем ему было все труднее справляться с растущей нервозностью. Он замахнулся было хлыстом, но передумал — Жюстен стоял слишком близко.
— Но и это еще не самый страшный его грех, — продолжал молодой обличитель. — Владелец замка Гервиль, уважаемый в округе человек, изнасиловал собственную внучку Элизабет. Наверху, в башне, в этом вот доме! А до этого — юную Жермен Гайо, которой пришлось уехать из деревни. Девушка чуть не покончила с собой от стыда.
Ортанс разразилась слезами. Алин, дрожащая и перепуганная, — тоже. Сидони же словно окаменела, наконец осознав, как заблуждалась. Ради легких денег она на многое закрывала глаза.
— Бог свидетель, мальчик-то правду говорит, — осмелился открыть рот старый Леандр. — Помню то утро, когда ушла Жермен. Так, бедная, рыдала, что слова не могла сказать.
— С рассветом и убежала, — подхватила Ортанс. — Зареванная — страшно смотреть!
— Заткнулись все! — взорвался Гуго Ларош. — Нашли кого слушать! А ты, мерзавец, чем докажешь? Где твои доказательства?
Алин попятилась в сторону замкового холла. Она еще помнила тот далекий апрельский вечер, когда Элизабет со своей гувернанткой Бонни и женихом-американцем меньше чем за час собрались и уехали из поместья. Сестра помещика, мадам Клотильда, и ее дочка Анн-Мари не знали, что и думать по поводу столь стремительного отъезда, хотя Элизабет и оставила им объяснительную записку.
Сидони видела Элизабет только на фотографиях в рамочках, расставленных в большой гостиной. Она тихонько перекрестилась, терзаясь угрызениями совести.
Никто не понял, что именно произошло дальше. Белый от ярости, Ларош дважды ударил Жюстена по голове костяным кнутовищем. Оглушенный, молодой мужчина пошатнулся, но третий удар пришелся в висок, и он вскрикнул от боли. Мир вокруг Жюстена померк, и он свалился на плиточный пол.
— Алсид, убери с моих глаз этого паршивца! Да поторопись! — распорядился Ларош. — Чтоб он сдох!
— Мсье, это же ваш сын! — пискнула из своего угла Ортанс.
— Мой сын, говоришь? И что? Туда ему, гаду, и дорога!
На мельнице семейства Дюкен, в тот же вечер
Антуан Дюкен устроился во дворе, под липой, в плетеном кресле, подаренном
