Эмма Драммонд - Танцовщица
Наклонившись так, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от ее, он обреченно спросил:
— Почему же тогда ты прогнала меня? Раздавшийся в этот момент голос сестры не позволил ему узнать ответ.
— Ваше время истекло, майор. Я должна попросить вас покинуть комнату, мисс Дункан нуждается в отдыхе.
Вивиан медленно ехал по городу, справлявшему Рождество в условиях осады. Из домов, которые он проезжал, слышались музыка и смех, их обитатели временно забыли о своих горестях. Они отмечали праздник мира и добра, но в мастерских «Де Бирс» продолжали изготавливать снаряды, чтобы возобновить обстрел через несколько дней.
В лунном свете пустынные улицы тянулись, словно длинные темные коридоры. Казалось, он — единственное живое существо в этой ночи. Слегка приподняв голову, Вивиан посмотрел на небо: темное, бесконечное, заполненное звездами, сверкавшими словно бриллианты в прозрачной африканской ночи. Он подумал о своих земляках у Магерсфонтейна, лежащих в палатках и гадающих, сколько еще подобных ночей придется им пережить. Он подумал о тех, кто оказался на этом островке цивилизации в середине дикого, негостеприимного вельда. Неужели потребуется еще два месяца, чтобы выбраться отсюда? Смогут ли они продержаться так долго? Будет ли он в числе людей, встречающих освободителей, или его кости сгниют в братской могиле на окраине города за тысячи миль от родины? Неожиданно Вивиан затосковал о Шенстоуне и прелестных ландшафтах Корнуолла, вспоминая день, когда солнце нежно освещало сочные зеленые луга, а он вручил хорошенькой девушке черного ягненка и свою любовь.
Военный лагерь практически опустел. Вивиан сытно поужинал вместе с дежурным офицером, который привлек его внимание к доске объявлений, где было пришпилено сообщение, полученное путем световой сигнализации от войск, идущих им на помощь.
«Желаю вам и всем моим храбрым солдатам счастливого Рождества. Пусть вас защитит и благословит Господь.
Виктория Регина».
Послание королевы лишь усилило их тоску по дому, и оба офицера долго говорили о родине, казавшейся столь желанной этой ночью. Вернувшись в палатку, Вивиан снял ботинки и мундир, затем растянулся на раскладушке, имея в качестве компаньона лишь луну. Он ни на секунду не вспомнил, что ему следовало присутствовать на концерте фон Гроссладена и на последующем за ним ужине. Забыл он и о матери и Франце Миттельхейтере, которые уж точно там будут. Его голова была полна мыслями только о девушке, которая сегодня ночью прошептала слова, залечившие раны двухлетней давности.
Двадцатый век опустился на Кимберли почти незаметно. День Нового, 1900 года в осажденном городе был полон страха, так как бомбардировки буров значительно усилились, и поползли слухи, что запасы говядины подходят к концу и вскоре придется есть конину. Последнее вызвало бурю протестов среди военных и мирного населения, оставив в стороне, интерес к наступающему Новому году и новому веку.
Рождественская неделя давно прошла. Празднества, так ярко осветившие жизнь, забылись, когда вернулись монотонность блокады, безысходность и страх смерти. Те, кто веселился в компании друзей еще несколько недель назад, сейчас были готовы вцепиться друг другу в глотку по самой ничтожной причине. Нормирование еды стало сказываться на здоровье, росло число больных, особенно среди детей. Ежедневные траурные процессии, несущие трогательные гробики, ужасающе действовали на жителей, а колонны спасателей находились по-прежнему за холмами у Магерсфонтейна.
Один человек, однако, ухитрился найти почти позабытое счастье в эти дни начала двадцатого столетия. Вивиан справлялся и с голодом, и с жарой, и с угрозой смерти, живя в ореоле радости, вызванной возвращением любви, которую он считал потерянной для себя. Выезжая на разведку, скача рядом с громыхающим бронированным поездом, патрулируя скотоводческие фермы на окраинах города, он был полон такой силы и энергии, которых не испытывал несколько лет. Уверенность в себе полностью вернулась к нему.
Лейла завоевала не только его любовь, но и восхищение. Правда, Вивиан не предполагал, что он сам мог стать причиной ее быстрого выздоровления. Все, что он видел, так это девушку, полную мужества и находчивости. Прекрасно владея искусством грима, она закрасила порезы и синяки на лице, как только немного спали отеки, а черный парик замаскировал изуродованную прическу. Застегивающиеся под горло блузки с длинными рукавами полностью закрывали синяки на теле.
Однако никакая изобретательность не могла помочь ей снова петь. Лейла все еще страдала от шока, потеряв способность громко произносить звуки. Она и говорила еле слышным шепотом, который, правда, прекрасно оправдывал распущенный Францем слух о лихорадке, поразившей ее голосовые связки.
Волей-неволей Вивиану пришлось признать, что австриец творил чудеса, пытаясь избежать ненужных разговоров, и явно доставлял радость Лейле своим присутствием. По необходимости мужчины заключили что-то вроде перемирия, но профессиональная ревность одного и просто ревность другого вряд ли делали этот мир длительным. Не удалось избежать и потока доброжелателей, заботливо приходящих в коттедж с цветами и подарками. Услышав об этом, Лейла настолько разволновалась, что доктор Тривес был вынужден прекратить посещения всех, за исключением этих двух мужчин, в которых его пациентка очевидно нуждалась. Но ни они, ни врач так и не смогли узнать, кто же напал на нее. Отказ Лейлы говорить позволил тем остаться на свободе.
Вивиан мечтал отомстить, но самые пылкие его мольбы не заставили Лейлу заговорить. Врач сообщил, что не обнаружил следов изнасилования или какого-либо другого сексуального надругательства, поэтому Вивиан склонялся к мысли, что это вряд ли были солдаты. Больше всего его удивляли вырванные и обрезанные волосы Лейлы — поступок, скорее свойственный женщинам. Но он не мог найти никакой причины подобного нападения, а Лейла упорно отказывалась обсуждать события предрождественского дня.
В течение этих странных дней в замкнутом мирке внутри большого мира их любовь стала глубже. Понимая, что время — самое драгоценное, что у них есть, — неотвратимо убывает, они были предельно откровенны друг с другом. Рассказывая Вивиану подробности ее незаконного брака с Френком Дунканом, Лейла, тем не менее, так и не смогла заставить себя признаться, что стало его причиной, — она все еще чувствовала стыд.
Вивиан же говорил обо всем без утайки. Детали той ночи с Джулией, которая определила их дальнейшую жизнь, заставили Лейлу подумать о превратностях судьбы, словно решившей во что бы ни стало держать их порознь. Могла ли их любовь быть настолько неправедной, что Бог всеми силами разводил их подальше? Что еще готовит им жизнь?
