Жозе Сарамаго - Воспоминания о монастыре
Самое лучшее в долгих путешествиях такие вот философические прения. Инфант дон Педро притомился, спит, уронив голову матери на плечо, красивая семейная картинка, поглядеть, так этот мальчик, в сущности, такой же, как все прочие дети, рот во сне приоткрылся в доверчивой беззащитности, струйка слюны стекает на вышитое пышное жабо. Принцесса утирает слезинку. По всей длине процессии один за другим зажигаются факелы, ни дать ни взять звездные четки, которые выронила Богородица и которые, по воле случая, а может, и особого предпочтения, упали на португальскую землю. В Эвору мы вступим, когда совсем стемнеет.
В Эворе нас встречает король с инфантами доном Франсиско и доном Антонио, народ Эворы кричит виват, свет факелов ослепительней солнца, солдаты палят из пушек, приветствуя королевин кортеж, и, когда королева с принцессой пересаживаются в карету отца и мужа, восторг достигает степени умопомрачения, нигде еще не видывали такого множества счастливых людей. Жуан Элвас уже спрыгнул с фуры, на которой приехал, ноги у него болят, мысленно он обещает сам себе, что впредь употребит их на то, для чего они созданы, чем трястись в повозке, куда лучше человеку потрудить собственные ноги. Знакомый его дворянин за всю ночь так и не показался ни разу, а показался бы, что он мог бы сказать, поведать о пиршествах, описать балдахины, рассказать о поездках по монастырям и раздаче титулов, доброхотных даяний и допущении к августейшей длани. Из всего этого Жуану Элвасу пригодилось бы лишь доброхотное даяньице, но случаи еще подвернутся. На следующий день бывший солдат, поколебавшись, кого ему сопровождать, короля или королеву, в конце концов предпочел дона Жуана V, и правильно сделал, потому что злополучная дона Мария-Ана, выехав день спустя, угодила под снегопад, можно было подумать, она у себя на родине в Австрии, а ведь всего-навсего ехала в Вила-Висозу, место, в другое время года известное жаркими погодами, как, впрочем, и все края, по коим мы проезжали. Наконец утречком семнадцатого числа, через неделю после того, как король выехал из Лиссабона, весь кортеж двинулся в Элвас, и были тут, как говорится в детской считалке, король, священник, капитан, солдат, мошенник, вот непочтительность ребячья, они же сроду не видывали этакого великолепия, только вообразить себе, одних королевских карет сто семьдесят, а прибавьте к этому кареты многочисленных знатных особ, сопровождавших короля, и экипажи эворских общин и частных лиц, которые не упускают возможности украсить семейную хронику. Твой прапрапрадед сопровождал королевское семейство в Элвас, когда мы с испанцами обменялись принцессами, никогда не забывай, понятно.
На дорогу выходили простолюдины из этих мест, на коленях молили короля о милости, можно подумать, догадывались, горемыки, что в карете короля у ног его стоит сундук с медяками, каковые монарх и швырял пригоршнями в обе стороны широким жестом сеятеля, что вызывало великий переполох и признательность, ряды приходили в неистовый беспорядок, люди дрались из-за брошенных королем денег, и, право же, стоило поглядеть, как молодые и старые барахтались в грязи, где увяз реал, как слепые ощупывали дно лужи, где реал затонул, а августейшие особы между тем уезжали все дальше и дальше, исполненные важности, суровости, величественности, не улыбающиеся, потому, быть может, что Бог тоже не улыбается, а отчего оно так, ему видней, оттого, быть может, что в конце концов стало ему стыдно за мир, который он создал. Жуан Элвас тоже тут, когда протянул королю шляпу, дабы приветствовать монарха, как велит долг подданного, упало туда несколько мелких монет, счастливчик он, старик этот, ему и наклоняться не приходится, удачи в дверь стучатся, монеты в руку сыплются.
Был уже шестой час пополудни, когда процессия вошла в город. Грянули артиллерийские залпы, и, видно, с такой точностью все это согласовали, что с другой стороны границы тоже загремела пальба, то испанские короли въезжали в Бадахос, прибыл бы сюда человек неосведомленный, подумал бы, вот-вот завяжется великая баталия, причем против обыкновения пойдут в сражение и король, и мошенник, а не только капитан и солдат, которым идти уставы велят. Однако же канонада эта мирная, под стать потешным огням, что вспыхнут вечером, теперь король и королева вышли из кареты, король хочет пройти пешком от городских ворот до собора, но холод стоит великий, щиплет руки, аж цепенеют, щиплет щеки, аж леденеют, так что дон Жуан V, смирившись с тем, что в первой схватке потерпел поражение, возвращается в карету, вечером, может быть, скажет королеве сухо два слова, это ведь она не захотела идти, жалуясь на ледяной холод, в то время как королю было угодно и приятно пройти пешком по улицам Элваса позади капитула, что ожидал его, воздев крест, и хоть облобызал король Святое Древо, но не сопровождал оное, не измерил стопами своими сей Via crucis[110] дон Жуан V.
Доказано, что Бог очень любит свои творения. После того как на протяжении стольких миль и стольких дней испытывал он терпенье их и постоянство, насылая на них невыносимые холода и проливные дожди, как было изложено во всех подробностях, угодно ему стало вознаградить нас за смирение и веру. И поскольку для Бога нет ничего невозможного, достаточно ему было повысить атмосферное давление, и мало-помалу тучи взмыли вверх, показалось солнце, и все это произошло, покуда послы договаривались о том, как будут обращаться друг к другу короли, щекотливое дело, три дня понадобилось, чтобы прийти к соглашению, но в конце концов была достигнута договоренность касательно всех шагов, слов и телодвижений, дабы блеск одной из двух корон не потускнел из-за позы или слова менее значительного, чем поза или слово другой из сторон. Когда девятнадцатого числа король выехал из Элваса и направился к реке Кайа, протекающей поблизости, в обществе королевы и всех принцев и принцесс, стояла прекраснейшая погода, какую только можно пожелать, безмятежная и солнечная. Так пусть же представит себе тот, кто там не был, пышность длиннейшего кортежа, колыхались гривы упряжных лошадей, заплетенные в косицы, поблескивало золото и серебро, наперебой гремели трубы и литавры, тут тебе и бархатные попоны, и личная стража короля, и эскадроны лейб-гвардии, и хоругви, и блеск самоцветов, все это мы уже видели, но под дождем, и теперь можем присягнуть, что нет ничего лучше солнца, дабы внести радость в жизнь людей и придать пышность церемониям.
Люди из Элваса и окрестностей толпятся вдоль дороги, потом пускаются бежать полями, чтобы занять местечко на берегу реки, по обеим ее сторонам море голов, на нашем берегу португальцы, на их берегу испанцы, все выкрикивают приветствия и поздравления, никто не сказал бы, что на протяжении стольких веков мы предавались взаимному истреблению, так что, может статься, наилучшим средством было бы переженить правобережных с левобережными, войны если и возникали бы, то лишь домашние, от них никуда не денешься. Жуан Элвас здесь уже четвертый день, нашел себе местечко первый сорт, впрочем, тогда так не выражались. По странной прихоти не захотелось ему входить в город, где он родился, тоска по родине вдруг обернулась таким вот воздержанием. Он вернется туда, когда все разъедутся, когда сможет он бродить в одиночестве по примолкшим улицам, когда радоваться будет только он один, если только будет радоваться, а не испытывать, что вероятнее, скорбную горечь, оттого что стариком бродит по тем же местам, по которым бродил в молодости. Благодаря этому-то решению Жуану Элвасу и удалось побывать в доме, где произойдет встреча королей и принцев, он нанялся пособить грузчикам, а дом этот построили на каменном мосту, перекинутом через пограничную реку. В доме три залы, две боковые для властителей обеих стран, одна серединная, там состоится обмен принцессами, бери Барбару, давай Мариану. Про то, как дом этот разукрасят к торжественному мгновению, Жуан Элвас ничего не знает, он состоял при выгрузке тяжелых предметов, но откуда ни возьмись дворянин-доброхот, благодетель Жуана Элваса в этом путешествии, Видел бы ты убранство, обомлел бы, с нашей стороны все увешано гобеленами и пунцовыми штофными занавесями с поперечной отделкой из золотой парчи, и так же убрана половина серединной залы, принадлежащая нам, а кастильская часть увешана полосами парчи, белой с зеленым, они подхвачены сверху большим золотым букетом, из коего и ниспадают, а посреди этой залы стоит большой стол, со стороны Португалии семь кресел поставлено, а со стороны Испании шесть, наши обиты златотканым штофом, испанские же сребротканым, вот все, что могу я тебе сказать, больше и сам ничего не видел, а теперь ухожу, но ты мне не завидуй, туда и мне ходу нет, а тебе тем паче, постарайся представить себе все в воображении, если сможешь, а случится нам снова повстречаться, я расскажу тебе, как все было, если, конечно, прежде мне самому расскажут, так ведь и должно оно быть, чтобы все обо всем могли узнать, должны все друг другу рассказывать.
