Александра фон Лоренц - Любовь крестоносца

— У него неплохой нюх, немудрено…с таким носом, — подумала Мегги, и объяснила, ― у нас кое-какие дела в Петре.

— В этом мы с вами схожи, — с усмешкой ответил хозяин заезжего двора, — у меня тоже дела в Петре.

Радмила с интересом наблюдала за группой людей, одетых совсем иначе, чем сарацины. Они занимали один из домиков в заезжем дворе. Вели себя незаметно, но на ужин пришли, как и все постояльцы. Ловко скатывая смуглыми руками из мансафы ароматные шарики, забрасывали себе их в рот. Во время еды загадочные чужеземцы все вокруг внимательно осматривали, шаря цепкими черными глазами по лицам постояльцев заезжего двора.

— Здесь много всякого народа можно встретить, — поймал ее взгляд старик, — но эти индусы действительно ведут себя странно.

— Думаю, это туги! — прошептал он на ухо Мегги, вытирая блюдо.

— Секта душителей! — заговорщически пояснил недоумевающей англичанке старик, — они здесь недавно появились. Говорят, в Петре уже есть небольшой храм их богини. Они и вас, таких молоденьких, могут принести в жертву своей кровавой богине Кали!

И старик так захохотал хриплым голосом, что молодые женщины поежились. Страшно было в этой чужой стране, без поддержки сильных мужчин.

— Послушай, нам страшно повезло. Вон тот парень, в длинной рубахе и полосатом платке, служитель заезжего двора, сказал, что он знает, где остановилось несколько европейцев, и показал мне, — как-бы ответила на тревожные мысли Радмилы разбитная Мегги. — Они вон там живут, где дома вырублены в скалах. Завтра пойдем — проследим за ними потихоньку.

На следующий день два юных паломника медленно прохаживались вблизи двора, где остановились крестоносцы. Ульрих и его друзья отсутствовали. Но их лошади были в конюшне.

— Они и на ночь не пришли, — поведал служитель гостиницы. Сердце Радмилы сильно забилось. Никто не знал, куда исчезли крестоносцы. И индусов на постоялом дворе больше не было видно. Девушки бродили по каменному городу, не зная, что предпринять.

— Надо предложить деньги! — решительная Меган начала действовать.

— Они ушли по северной дороге, — жестами показал знакомый слуга, с удовольствием приняв золотую монету.

— Пойдете туда, — указал он пальцем, — там будет большой камень, с вот такими ребрами… ― Сарацин провел ребром ладони вертикальные линии. — Это идол бога Душара! — закатил он глаза кверху. — Там пройдете вправо вверх по скалам. Увидите проем в скале и две лестницы над ним. Это старый храм Набатеев! А по этим лестницам уходят на небо души! — Служитель упал на колени и припал лицом к земле. Девушки склонились над рассказчиком.

— Больше не знаю… — сказал он после паузы, — там их видел вчера Джамиль.

— Я попробую спросить диадему, — сказала Радмила подруге, — Лала поможет нам! Пойдем, сходим в гостиницу.

— А мне поможет вот это! — ответила Мегги, когда они пришли в свою комнату, и откинула накидку из ткани. Перед глазами Радмилы предстали кривой нож, большой моток крепкой веревка с навязанными по всей длине узлами и старый фонарь

Богиня смерти

Зловещая богиня Кали взирала на четырех рыцарей, привязанных к каменным жертвенным колоннам. Прорези больших миндалевидных глаз на ее злобном лазоревом лице были ослепительно белыми. В зрачки священного изваяния были вставлены драгоценные камни, и они вспыхивали желтым цветом, вторя всполохам костра, разложенного возле ее ног. Каждому из пленников казалось, что жестокое божество смотрит прямо ему в душу, пытаясь отыскать там крупицы страха и раздуть их в пламя ужаса перед неминуемой страшной смертью. На шее Кали уже висело целое ожерелье из голов таких повергнутых ею жертв, сохранивших на лицах предсмертный ужас. Божество было сделано с таким мастерством, что в сумраке храма было трудно поверить, что это каменная статуя. Но головы, висящие у нее на шее, были явно не из камня. Кали подвернула левую ногу под себя, чтобы удобнее было сидеть, и насмешливо рассматривала свои будущие жертвы.

Веревка была завязана таким хитрым способом, что любое, даже малейшее движение Ульриха, затягивало ее еще сильнее. Колючая шерсть врезалась в горло рыцаря и передавила руки за спиной. Ульрих уже не чувствовал пальцев и мог только вращать глазами, пытаясь рассмотреть своих друзей.

— Прокляты скоты! — прохрипел Георг, ― громадный немец стоял на коленях, а его голова была запрокинута вверх, — напоили какой-то гадостью, потом спящих связали……я бы разметал их всех по этой мерзкой конуре…

— Незавидная судьба у нас судьба, — ответил ему Бруно, ― Ульрих мог видеть только часть его ноги за высоким камнем, к которому тот был привязан, — погибнуть в расцвете лет в этом тухлом храме!

— Какая разница, где погибнуть, — пробормотал Ульрих, — противно быть беспомощным.

— Все в руках господних, — голос Гарета был боле уверенным, — как бы там не было, мы честно сражались и встретим смерть достойно. Всякий отправляется в этот путь, раньше, позже, что сие в сравнении с вечностью души?

— Ну, развел философию, — не согласился немец, — легко уходить тому, чьи желания угасли, а тело бренно, а я хотел бы пощекотать кое-кого мечом…

— А других, которые покрасивее, еще чем-нибудь, — рассмеялся Бруно.

— Он еще шутит! — возмутился Георг.

— И правильно делает, — голос Ульриха зазвучал веселее, — во всякой ситуации нужно присутствие духа. Хочу только добавить, что если не суждено нам выбраться отсюда живыми, то я бы хотел и на том свете и в следующих воплощениях встретиться с вами, мои дорогие друзья!

Туг, сидевший у костра, не понял ни одного слова из этого разговора, но все равно ему не понравилась эта беседа пленников. Душитель выпрямился во весь рост, и огромная тень задрожала на зловещих сводах храма. Он вынул из кожаного мешка отрубленную голову и повесил ее на шею своей богине, вместе с остальными. Индус вытер руки об свою странную одежду, и на ней остались кровавые пятна. Ульрих поежился. Ему часто приходилось видеть убитых, обычно на поле боя все вокруг было усеяно частями разрубленных тел, но страдальческая гримаса на лице этой головы заставило его содрогнуться.

— Все же северяне- викинги правы, намного приятнее погибнуть в бою, чем дожидаться, когда тебе перережет горло кривой кинжал вот такого грязного урода, — прохрипел он.

Колючая шерстяная веревка туго сжимала ему горло с каждым неловким движением все сильнее и сильнее. Приходилось приподнимать стянутые за спиной руки, чтобы можно было что-нибудь сказать.

— По-моему, намного лучше остаться бы в живых, брат, — сказал Бруно, — я еще не отлюбил и половины запланированных мною женщин…