Вирджиния Хенли - Неискушенные сердца

— Если ты все еще хочешь ехать в университет, я сделаю, что тебе нужно, старина Алекс!

— Парис! Неужели это правда? Я сейчас же начну собирать вещи.

— Поедем на следующей неделе. Я серьезно подумываю о том, что надо изучать закон. Ты был бы неоценимым членом семьи! А то мы вечно попадаем в трудные ситуации с законом. — Он улыбнулся юноше и потрепал его по плечу.

Табризия открыла глаза в тот момент, когда Парис ложился.

— Я не хотел тебя разбудить, дорогая, — пробормотал он.

Она села в постели и обняла мужа.

— Родной мой, — ласково проговорила она. — Это был трудный день!

— Ты всегда будешь меня встречать вот так? — хрипловато спросил он.

— А об этом надо спрашивать? — Она наслаждалась знакомым запахом сандала.

— Я спрашиваю потому, что, клянусь, если ты в этом мне откажешь, я погибну.

— Парис, я хочу тебя поблагодарить за то, что ты позволил Александрии выйти замуж за Адама. Я знаю, чего тебе это стоило — заключить союз с Гордонами! Но я уверена: ты правильно поступил. Мировое обязательство спасает меня от многих страхов не только за себя, но и за ребенка.

Он просунул одну руку ей под плечи, а другую положил на живот

— По сравнению с Венецией ты такая маленькая!

— Но Венеция может родить в любую минуту, дорогой. А я только в ноябре.

— Слава Богу, ты хорошо себя чувствуешь.

— Это потому, что веду совершенно нормальный образ жизни. Я даже езжу верхом каждый день. Спасибо тебе за заботу, но двуколка не для меня.

Он притянул ее к себе.

— Но будь осторожна! Больше я ни о чем не прошу. — Он коснулся губами ее лба, там где кудряшки вились на висках. — Хочешь я тебя порадую? Я только что разрешил Алексу ехать в свой проклятый университет.

Она обхватила его за шею и спрятала лицо у него на груди.

— Иногда тебя можно даже выносить, — прошептала она ему куда-то под мышку.

Воздух был густой и пропитанный солью весь день. Солнце жарило холмы и проникало сквозь толстые стены замка, духота казалась невыносимой. Табризия заметила, что Венеция оттолкнула ужин и поморщилась от боли в спине, начавшейся еще за завтраком. С облегчением увидев, как Александрия и ее новоиспеченный муж исчезли в своем крыле, едва поев, она тихо сказала Шеннон и Дамаскус:

— Думаю, у Венеции начались схватки.

Сестры отвели ее в солярий, зная, что первые схватки начинаются за восемь часов до родов. Они удобно устроили ее в большом кресле, подняли ей ноги и подложили под спину подушки, а потом стали говорить обо всякой чепухе, чтобы время пролетело незаметно, Венецию мучили сильные боли уже пять раз в час. Они давали ей пить, массировали спину, шутили, загадывали загадки, а когда схватки стали возникать через каждые пять минут, решили перевести ее в спальню и готовы были к ночному дежурству. Восемь часов прошли, но признаков близких родов не наблюдалось. Венеция корчилась в кровати, потела от усилий, а трое женщин, ухаживавших за ней, потели от жары и волнений.

Прошло четырнадцать часов. Венеция всеми силами сдерживалась, чтобы не кричать. Она уже была почти в агонии.

Миссис Холл засуетилась.

— Ради Бога, нам нужно акушерку или доктора! Это не должно так долго тянуться.

И тут вскоре показалась ручка ребенка. Миссис Холл в ужасе объяснила, что это ненормально.

— Наверное, он лежит поперек, это очень опасно. В единственных родах, где я помогала, ребенок шел головкой вперед, как положено, — объяснила она, ломая руки. — О бедняжка!

Александрия постучала в дверь, взволнованная криками. Трое братьев с белыми лицами стояли у нее за спиной, она требовала открыть. Но Табризия твердо сказала миссис Холл:

— Я хочу, чтобы вы увели Александрию. Уберите ее подальше, и пусть она не услышит ни звука. И ради Бога, успокойте ее. Ей самой скоро придется пройти через это.

После того как миссис Холл ушла, Табризия облегченно вздохнула. Она любила служанку, но сейчас та больше мешала, чем помогала.

Шеннон всю трясло. Она не могла больше выносить страданий сестры и пошла искать Париса. Он сидел в холле.

— Мы должны что-то дать ей от боли, — настойчиво сказала она брату. — Дай из того, что давал Энн.

— Нет! — взорвался он. — Скорее я увижу ее на смертном одре!

Венеция лежала без сил. Она оцепенела, не кричала больше, а только выла, как раненое животное. Шеннон рванулась было к ней, в своей обычной манере, но тут же упала в обморок.

Табризия посмотрела на Дамаскус.

— Теперь нас только двое.

Дамаскус на секунду закрыла глаза, потом кивнула.

— Держи ее, я попытаюсь повернуть ребенка, — решилась Табризия. — Если не получится, значит все. Но если я вообще ничего не сделаю, Венеция может умереть.

Она как следует вымыла руки и осторожно принялась за дело. Медленно надавила, вправляя ребенка обратно, дюйм за дюймом передвигая неродившееся дитя.

Дамаскус подбадривала:

— У тебя все прекрасно получается, Табризия. Продолжай.

Табризия чуть-чуть надавила на плечико, чуть-чуть повернула дитя и добилась наконец того, что головка показалась как надо. Обе женщины просили Венецию глубже дышать, тужиться, уверяли, что больше ничем не могут помочь ей.

И тут с потоком крови и воды выскочила на свет Божий маленькая девочка. Жалобный вопль роженицы огласил комнату, потом он перешел в счастливое рыдание. Плакала не только Венеция, но и те, кто помогал ей в эти страшные часы. Табризия и Дамаскус рожали вместе с ней. К тому моменту, когда мать и дитя были помыты, обихожены и удобно устроены, стрелки часов обежали циферблат ровно два раза.

Шеннон возвращалась в Дуглас. Парис решил проводить ее и заодно отвезти Алекса в Эдинбург, в университет. Парис непременно хотел быть дома к ночи. Теперь он всегда возвращался домой, как бы долго ни задержался. Табризия лежала в постели, когда он приехал из города. Он с удовольствием посмотрел на нее.

— Знаешь, скажу я тебе, огромное преимущество иметь в замке ребенка. Дитя отвлекает внимание нашей чертовки миссис Холл, и она не возникает у постели, как только я начинаю заниматься с тобой любовью.

— Парис, ты знаешь сам, что любишь ее не меньше меня!

— Да, конечно. Но она предсказуема, как флюгер. И когда я готов, я не могу рассчитывать, что она не появится под каким-нибудь предлогом и не пробудет до тех пор, пока я не растрачу свою энергию зря.

— Дамаскус права. Мужчины очень вульгарны, — засмеялась Табризия.

— Ты такая красивая, что у меня дыхание перехватывает, — с нежностью сказал Парис.

— О дорогой, я чувствую себя, как свинья, наевшаяся инжира, — возразила она.

— Да ты никогда не выглядела так прелестно! — заявил он.

— Иди, я покажу тебе!