Джейн Фэйзер - Невеста-заложница
Вот и в это июньское утро небо заволокли тяжелые грозовые тучи, и от одного их вида у Порции щемило сердце. Она мучилась от жуткой головной боли, а тошнота стала почти непереносимой, и ее тайну могли вот-вот раскрыть. Слава Богу, что в эти дни у нее оставалось не так уж много обязанностей по лагерю. Порция помогала в строительстве мостов и плетении легких веревочных лестниц на случай штурма. Кроме этого, ей полагалось по очереди участвовать в патруле, обходившем с дозором весь лагерь, крепость и ров: из замка не должна была проскочить даже мышь, а кроме того, нужно было следить за всем, что делают осажденные. И всякий раз, когда патруль проходил мимо заветного места у основания подъемного моста, Порция старательно отводила глаза от тайного хода — он словно магнитом притягивал ее взор.
Принц Руперт со своим батальоном прибыл на подмогу Декатуру, как и обещал, и вот теперь, поравнявшись с его палаткой, Порция могла слышать его добродушный, безмятежный смех — видимо, он о чем-то беседовал со своими командирами. Совсем недавно принцу удалось прорвать блокаду мятежников, обложивших кольцом королевскую резиденцию в Йорке, и вельможа до сих пор грелся в лучах славы, не сомневаясь в грядущих победах.
Чтобы не страдать от жары, офицеры расположились под тенью старой березы: туда вынесли большой стол и разложили на нем штабные карты. Сам принц, неотразимо прекрасный в своем ярко-синем камзоле с алой перевязью, с длинными волнистыми волосами, спускавшимися на роскошный воротник из испанского кружева, указал стеком на какое-то место на карте.
— Итак, джентльмены, мы должны одержать победу в решающей битве, и мы это сделаем. Этого требует от нас король.
Руфус внимательно изучал карту, и на его физиономии не отразились ни блеск, ни уверенность, исходившие от принца. Порция, оказавшись всего в каких-нибудь десяти ярдах, не могла не заметить, что Декатур вот-вот очертя голову ринется в спор. Она видела это и по напрягшимся широким плечам, и по упрямо поджатым тонким губам. Но Руфус, к ее удивлению, так ничего и не сказал, а продолжал с мрачной миной разглядывать карту.
Внезапно он поднял глаза — наверняка ощутил ее присутствие. Коротко извинился перед офицерами и подошел к ней.
— Как дела, утенок? — Он улыбался, однако с его лица все еще не сошло выражение тревоги. — У тебя выдалось свободное утро?
— До самого полудня. Тебя что-то беспокоит?
— И сам толком не знаю. Принц уверен, что его люди готовы к решительным действиям. Я так не считаю.
— Означает ли это, что осаду придется снять?
Руфус задумчиво глянул на замок. Над его башнями по-прежнему гордо реяли знамена и вымпелы — живое свидетельство отваги и стойкости осажденных.
— Через пару дней у них должен кончиться запас воды. Даже если им удалось наполнить все бочонки в погребах, пять сотен людей и черт знает сколько лошадей вряд ли долго на этом продержатся. — Заботливый взгляд скользнул по ее лицу. — Вряд ли будет толк от шляпы, которую таскают в руках. — Он надел на Порцию шляпу, заломив поля самым залихватским образом. — Ты какая-то вялая. Не заболела?
— Нет. Это все из-за жары, — с напускной бодростью заверила она. — А что будет с Оливией, и с Фиби, и с Дианой и ее девочками?
— Они вольны отправиться куда им угодно. Это все еще тебя тревожит?
— Меня тревожит то, что им приходится сейчас страдать, — прямо призналась она.
— У Като есть все возможности прекратить их страдания, — отрезал Руфус. — Нужно только спустить знамена и открыть ворота в крепость.
— И тогда ты повесишь его на башне, — заключила она.
— Нет. Он станет королевским пленным, а не моим. А я заинтересован только в том, чтобы он сдался. — Его холодный тон давал понять, что вопрос исчерпан.
Порция промолчала, однако не скрывала своего недовольства. Угловатое лицо упрямо застыло в тени от полей шляпы. Она не поверила Руфусу. Он ввязался в войну только ради собственной выгоды. И уже добился помилования и восстановления в правах, однако все еще желал отнять у Като жизнь в отместку за отца.
Руфус не сразу сообразил, с каким напряжением дожидается ее ответа, хотя понимал — она не станет, не сможет отвечать ему так, как ему хотелось бы. Декатур сгорал от желания услышать, что она все понимает, что с радостью разделит с ним заслуженную победу. Однако было ясно, что он не добьется большего, чем это молчаливое принятие его понятий о долге и столь же молчаливая преданность человеку, которого она любит. А еще Руфусу было ясно, какую боль причиняет Порции это молчание.
Не выдержав напряженной тишины, он сердито зашагал обратно к столу. Колесница войны запущена, и уже никто — даже граф Ротбери — не в силах остановить по собственному желанию ее бег.
Порция нерешительно поплелась в сторону столовой. Ее мучил голод и в то же время, мутило при одной мысли о еде. Она до сих пор не завтракала. Кажется, даже ее тело испытывало растерянность, не зная, как реагировать на бывший некогда привычным и удобным мир. Груди стали тяжелыми и болезненными, настроение менялось от беспричинного восторга до глубочайшего уныния, и она то готова была сцепиться с кем угодно, то улыбалась всем напропалую. Все чаще ее посещала мрачная мысль, что воспроизводство себе подобных — чрезвычайно утомительное занятие.
И она по-прежнему ничего не говорила Руфусу. О, она очень хотела с ним поделиться, но все еще чувствовала себя не вполне готовой. Наверное, сначала следовало разобраться в собственных чувствах — и вдобавок одолеть снедавший ее страх. Страх не получить от Руфуса тот ответ, в котором она нуждалась. Ведь у него уже были дети, и вряд ли очередное отцовство будет иметь для Декатура большое значение. Он, конечно, не станет отказываться от ребенка, но скорее всего воспримет известие о нем, равнодушно пожав плечами и пообещав свое покровительство — и тема будет закрыта. Ребенок останется незаконнорожденным, а его мать — любовницей Руфуса. Их связь основана исключительно на взаимной любви и уважении. И можно не сомневаться, что так оно и будет впредь, — но вот захочет ли Руфус ради ребенка соблюсти формальности?
Порция так нуждалась в большем, намного большем, чем равнодушное признание своего долга. Сама мысль о том, что ее ребенку будет уготована та же судьба, что и ей — с первых дней существования осознать себя никому не нужной, досадной помехой, обузой, для которой нет места в этом мире, — была непереносима. Не говоря уже о том, что внебрачное потомство незаконнорожденной матери наверняка будет проклято вдвойне.
Порции требовалось хоть с кем-то поговорить. Довериться живой душе, выговориться, пожаловаться на свою тревогу и страх… Но здесь, кроме Руфуса, у нее не было ни одного человека, с которым можно было бы обсуждать подобные вещи.
