Елизавета Дворецкая - Огнедева. Аскольдова невеста
В честь приезда знатного гостя князь Ехсар устроил пир. Женщин на него не звали, да Дивляна и не хотела никуда ходить, опять терпеть любопытные оценивающие взгляды, недоверчивые расспросы. Гуляли почти до утра, и ночью Дивляну со Снегуле не беспокоило ничего, кроме непривычной обстановки. Проснувшись поутру, они обнаружили, что знатный киевский воевода спит прямо на земляном полу возле их лавки, завернувшись в плащ, а нарядная рубаха, которую он надевал на пир, торчит из-под головы смятым полувывернутым комком и покрыта темными липкими пятнами пролитой медовухи. Судя по стоявшему в тесной землянке запаху, погуляли изрядно. Видно, князь Ехсар был выпить не дурак.
Утром Белотур первым делом пошел в баню и вернулся оттуда уже несколько ожившим: еще вялым, с красными глазами и мокрыми волосами, но уже в новой шелковой рубахе, подаренной тут же щедрым Ехсаром. Последнего Дивляна в этот день увидела мельком, выглянув из дверей земляной избы. Любичевский князь оказался рослым молодцем примерно тех же лет, что и Белотур, светловолосым, голубоглазым, но лицо его с тонким горбатым носом выдавало далеко не словенскую кровь. Рассмотреть его получше ей не удалось — Валун, имея на сей счет распоряжения Белотура, тут же утянул любопытную деву назад в избу и велел отрокам плотно закрыть дверь.
Повествуя князю Ехсару о своей долгой поездке, Белотур вообще не упоминал о Дивляне, как умолчал и о подмене, с помощью которой провели Станилу. Князь Заберислав имел право знать, какой ценой получил в снохи Ольгицу Громолюдовну. Но оповещать весь белый свет о том, что князь днепровских кривичей и смолян женился на робе, было совершенно лишним. А то еще до самого дойдет, дорога по Днепру прямая! Однако совсем скрыть присутствие среди киевской дружины юной прекрасной девы было невозможно. И на расспросы о ней Белотур лишь уклончиво отвечал, что везет деву своему брату. Из этих неохотных ответов князь Ехсар немедленно сделал вывод, что красавицу Белотур похитил. Этот подвиг вызвал его горячее одобрение, он заверил родича, что грудью встанет на пути его возможных преследователей, а просит взамен только об одном: хоть одним глазком взглянуть на прекрасную деву! Видя явное нежелание Белотура показывать сокровище, Ехсар великодушно не настаивал и уж тем более не унижался до попыток подглядеть. Но общее любопытство челяди и любичей было так велико, что бедная Дивляна до нужного чулана не могла пройти, не привлекая к себе со всех сторон взглядов мужчин и женщин.
День проходил за днем, а они все жили в Любичевске, и никаких перемен не предвиделось. Дивляна знала, что Белотур надеется дождаться здесь Велема, чтобы потом всем вместе ехать в Киев, но едва ли верила, что это когда-нибудь произойдет. Они уехали так далеко, что Велем с братьями никогда не найдут ее здесь, как на Том Свете! Нынешняя жизнь уже казалась Дивляне бредовым сном. Да что там! Когда она подхватила лихоимку и лежала в лесу над Волховом, запах цветущей порез-травы навевал ей видения о детстве, о матери, вместе с которой они ходили за целебными зелиями, — в том бреду было гораздо больше смысла. Ее прежняя жизнь — упорядоченная, осмысленная, среди родичей, привычных обязанностей по дому и разумных ожиданий на будущее — осталась далеко позади, словно в другом мире. Но и обещанное будущее, которое должно было ввести ее в круг нового рода и дать новые обязанности замужней жизни, все никак не наступало. Она будто зависла между небом и землей, между двумя берегами Забыть-реки. Где род, где дом, где прочное положение на ветке Мирового Дерева, которое есть у каждого, кроме изгоев, — даже у рабов! Она сняла девичью тканку, но не надела женский повой; ничем не покрытые волосы были знаком ее промежуточного положения, и она уже сама себе казалась каким-то потерянным духом, а не человеком. У нее нет ничего, она никто — ни дочь ладожского воеводы Домагостя, ни жена киевского князя Аскольда, ни даже наложница его брата, воеводы Белотура, которой ее тут считали. Да если бы Белотур все же стал спать с ней — ей стало бы легче, потому что это принесло бы хоть какую-то определенность. Она бы еще порадовалась, что ее прибило к такому хорошему человеку, не то что беднягу Красу! Но определенности не было. Она пересекла грань Закрадного мира и ушла очень далеко. Обитатели его живут по непонятным обычаям и говорят на неведомых языках, и дороги назад, к знакомому и объяснимому, отсюда нет.
Чтобы девушка могла хоть чем-то себя занять, Белотур достал льна и велел ей шить новое приданое. Что там приданое — вторая сменная исподка ей бы совсем не помешала. Но и привычная работа не утешала Дивляну. Время шло, они жили здесь уже вторую пятерицу, если она не слишком сбилась со счета. Она немного попривыкла к дому со стенами из обмазанного глиной хвороста, к княжьему двору, уже не шарахалась от саваров, будто от волков, и даже переняла от женщин в портках несколько простых слов. Например, «мыст» — «мышь». Но легче не становилось. Никакое явное зло ей не грозило, но невыносимо было жить, будучи никем и не зная, чего ждать от будущего.
И в этом таились свои опасности. Однажды к Белотуру зашел варяг по имени Ольма, прослышавший о его поездке на север и желавший знать, как обстоят теперь дела с торговыми путями по Днепру. Любопытство его было не праздным: еще отец Ольмы когда-то обосновался в Коровеле[42] и вел богатую торговлю мехами, обменивая словенских бобров и куниц на восточное серебро. Князь Ехсар был в это время в отъезде, и Белотуру пришлось принимать гостя у себя. Здесь же, разумеется, находилась и Дивляна, подававшая мужчинам пиво. И Белотур вскоре заподозрил, что Ольма пришел не столько ради бобров и куниц, сколько для того, чтобы посмотреть на загадочную девушку, которую киевский воевода привез из похода и никому не показывает. Позабыв о вежливости, варяг то и дело оборачивался, провожая ее глазами, а когда девушка скрылась за занавеской, которую они со Снегуле для себя повесили в углу, постоянно косился туда.
На саму Дивляну гость произвел отталкивающее впечатление. Это был мужик лет пятидесяти, здоровенный, сильный, не огрузневший с годами. Его седые волосы стояли дыбом надо лбом, лицо покрывали морщины, а выкаченные глаза были налиты кровью, будто у быка. Больше всего Дивляне не понравились его руки: с шишковатыми суставами пальцев и круглыми выпуклыми ногтями, они, казалось, могли сломать, будто былинку, все что ни попадется. Голос у него был низкий, грубый и громкий, и Дивляна у себя за занавеской легко различала каждое слово.
— Что-то не туда ты смотришь, гость дорогой! — с трудом сдерживая раздражение, сказал варягу Белотур. — Бобры и куницы не там, — Он с намеком кивнул на занавеску. — И если ты не по делу пришел, то и не будем время зря терять.
