Клинок трех царств - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Мистина молча на нее посмотрел. Самым лихим противником Христовой веры в Киеве был Святослав, и она тут же об этом подумала.
– Если бы это шло от него, – Мистина угадал ее мысли, – то ключ от церкви забрали бы сразу. Святославу нужен меч, а меч – в церкви.
– Ты правда думаешь, он мог… Зачем ему было бы похищать меч, да еще с убийством, ему и так отдали бы! Никто же не противился…
– Тебе не передавали болтовню про голову человечью? Ой, гля-адь…
Мистина снова метнулся к двери и окликнул, высунувшись на крыльцо:
– Арне! Возьми десяток, бегом на Подол. Сыщите деда Хотобыла, взять и в поруб. Сам допросишь, если отец занят. С чего он взял, что Хилоусов меч был положен на голову человечью? Может, слышал где? Кому о этом говорил, где? Что ему отвечали? Кто об этом любопытствовал? Может, кто спрашивал, как делать? Осмотреть его самого, избу, пожитки! Пятна крови искать! Наизнанку вывернуть! В общем, все. Понял?
– Понял, господин, – долетел низкий молодой голос, выдававший основательность владельца.
Это был уже второй Арне-бережатый – сын Альва, названный в честь того Арне, который ходил с Мистиной в лес на бой с Князем-Медведем…
– Если так, – Эльга поняла, к чему эти вопросы, – то кто убил, у того и меч? Но может, он в церкви?
Эльга сама слышала, какая слабая надежда трепещет в этом вопросе, но не хотела с ней расставаться.
Если меч найдется в церкви, смерть отца Ставракия останется необъяснимой, но на том и кончится. Если меча в церкви нет, связи станут яснее, но все дело – хуже в десять раз.
Мистина не ответил.
– Пойду еще с людьми потолкую, – сказал он чуть погодя и вышел.
* * *
Иным из стариков при виде растерзанного трупа стало худо – бежали бегом прочь, чтобы вдобавок не осквернить уже оскверненную святую землю. Мистина велел подогнать телегу к воротам и сам смотрел, как отроки снимают труп с жертвенника.
И не зря смотрел. Когда тело подняли, что-то упало на землю. Альв наклонился, потом поднял нечто с пол-локтя длиной, осмотрел и передал Мистине – повернувшись спиной к толпе и загораживая находку собой. Мистина взглянул: это были обычные кожаные ножны, в каких носят поясные ножи. Кожаный же шнур был оборван. Ножны были почти целиком залиты кровью, уже засохшей и потемневшей.
– Это его?
– У него нож если есть, то под мантионом. Смотреть надо.
На теле был мантион – широкая круглая накидка. Изрезанная в лохмотья, она, однако, держалась на теле, а теперь еще и слиплась от крови и внутренностей. Прямо на месте разобрать эту мешанину было бы сложно.
Мистина сделал Альву знак – спрячь, и тот, поморщившись, сунул находку за пазуху, под кафтан.
– Пусть Хальвдан проводит тело к жене, а там, как его разденут, еще раз всю одежду осмотрит, – велел Мистина. – Проверит, его ли ножны. Ну и здесь тоже пусть еще поищут…
На площадке святилища больше ничего особенного не нашли. После полудня Хальвдан, вернувшись с иерейского двора, зашел к Мистине.
– Ножны не его, – сразу сказал он, не дожидаясь расспросов. – У него нож поменьше, и ножны на нем. С накидки его отрезан большой кусок, – Хальвдан обрисовал руками в воздухе нечто в локоть длиной. – В святилище этого куска не было. Во рту нитки, простые льняные, от какой-то ветоши. За зубы зацепились. Больше ничего особенного.
Мистина кивнул. Найденные ножны уже обмыли, и хотя смыть кровь, впитавшуюся в кожу, полностью не удалось, их можно было разглядеть и убедиться, что никаких особых примет нет. Таких тысячи, столько же, сколько ножей, а ножи есть на поясе у каждого, кто старше десяти лет. Только длина больше обычных, предназначенных для подмоги за столом. Зачем с накидки мертвеца отрезали кусок – понятно. Надо думать, отец Ставракий не так легко дал уложить себя на жертвенник, не смирился со смертью от злодейской руки, как Лонгин-сотник. Во рту у него была тряпка, руки связаны, но, видимо, он боролся как мог и сорвал ножны с пояса убийцы. А тот в темноте не заметил этого сразу, и они оказались под телом. Собираясь уходить, убийца обнаружил пропажу, но не понял, когда их обронил, а долго искать в темноте не стал. Отрезал кусок от одежды своей жертвы, чтобы завернуть нож и убрать за пазуху.
И у кого за пазухой теперь искать этот нож?
Выходило, что это единственный след убийцы. Отпустив Хальвдана, Мистина убрал ножны в ларь и запер его на замок.
* * *
В церкви меча не оказалось. Спешно призванный (вернее, за шиворот приволоченный крепкой Игморовой рукой) отец Агапий подтвердил, что все там в порядке, так, как всегда отец Ставракий оставлял, уходя. Кузнецы убедились, что замок не ломали и даже не пытались. Значит, меч исчез из церкви еще до того, как отец Ставракий ее запер. Если бы ее открывал кто-то другой уже после, зачем бы ключ положил обратно в мешочек на поясе, где папас всегда его носил? Но иерея было уже не спросить. Народ опять собрался на торжке, в возбуждении и страхе наблюдая позорище: Святослав приказал обыскать и церковь, и иерейский двор, и теперь его гриди переворачивали все пожитки под вопли Платониды и двух ее челядинок. Услышав, то тело мужа найдено, Платонида порывалась бежать к нему, но гриди ее не выпускали – на случай, если понадобится. Хотя расспрашивать ее сейчас было бесполезно, нельзя было добиться ничего, кроме причитаний и обрывочных призывов к Пресвятой Деве по-гречески.
Ни в церкви, ни в жилище папаса не нашли ничего – ни меча, ни чего-то любопытного. И чем очевиднее таяла надежда увидеть меч, тем сильнее в сердце Святослава разгорался гнев – сокрушительный гнев Перуна, у которого украли его оружие. Гнев Тора, не нашедшего на месте своего молота.
Подоспевшие Асмунд и Вуефаст заново отправили отроков опрашивать уже однажды опрошенных соседей. Сами увели князя на Олегову гору – что толку топтаться перед пустой церковью? – и сели совещаться. Святослав приказал приволочь из Козар десяток самых уважаемых людей и держать их в заложниках, а тем временем учинить там еще один обыск. Мысль его, следуя своим путем, нашла виноватых – тех, кто не желал успеха его будущем походу на кагановы владения и мог пытаться помешать, отняв источник силы и удачи. В Козарах поднялся шум, сопутствующий вражескому набегу, – треск ломаемых ворот и дверей, крики и визг. По киевским
