Елена Арсеньева - Любовник богини
Увы! Все эти полезные сведения так и остались для Василия отвлеченной этнографией, ибо взять огня, чтобы сварить корневища и побеги, испечь хлеб из молотых лотосовых зерен, измученным путешественникам было решительно негде.
Природа морского побережья со всеми ее красотами была мертва для них. Никакие величественные виды, никакие хоры птиц и забавные ужимки обезьян, подбиравшихся почти вплотную к людям, не могли истребить в душе священного, первобытного трепета перед непроницаемой зеленой стеною джунглей, откуда почти беспрестанно, а ночью вдвое, втрое сильнее доносился звериный рев.
Путники добрались до устья какой-то реки, впадающей в океан, и продолжили путь по ее берегам, надеясь на встречу с человеческим жильем, однако здесь их подстерегала новая смерть — крокодилы.
Словом, они были на грани отчаяния, когда однажды ночью увидели неподалеку свет. Кинулись туда, подобно обезумевшим мотылькам, — и обнаружили рыбака, который приманивал огнем рыбу.
Узрев полуживых, ободранных бродяг, навалившихся на него из тьмы, рыбак сначала принял их за ужасных чудовищ — ракшасов и даже пустился наутек, однако сердце у него оказалось доброе и отозвалось на жалостные мольбы, расточаемые в четыре голоса. Он отвез страдальцев в рыбачью деревню, чтобы они пришли в себя, прежде чем пуститься в дальнейший путь в Беназир.
— Похоже, твоя память пряталась на дне этого блюда! — усмехнулся Реджинальд, поглядывая туда, где полчаса назад возвышалась огромная гора риса. — Ты прекрасно все вспомнил!
— Это что, карри? — спросил Василий, запивая водой острое рагу, которому он тоже отдал должное. — Оно не похоже на то, которое я ел в Калькутте.
— Да, в Беназире особенное карри. Обычно варят куски птицы с маслом, стручковым или красным перцем, зеленым анисом и небольшим количеством шафрана, чеснока и лука. Здесь же в карри добавляют еще и самую малость животного мяса.
— Мяса?! — с выражением священного ужаса переспросил Василий, кое-что уже успевший узнать об обычаях индусов. — Надеюсь, это не говядина?!
— Нет, поскольку для потомков Брамы сие смертный грех, — подмигнул Реджинальд. — И не свинина, которую на дух не переносят поклонники Аллаха. Это молодой барашек… и ты совершенно напрасно запиваешь его холодной водой. Отведай-ка вина. Французское! — с презрением пояснил хозяин. — Однако недурное. Правда, говорят, что выделывают эти вина на мысе Доброй Надежды, а не во Франции, ну да это даже к лучшему.
Однако здешний климат скоро портит тонкие вина, а вдобавок насекомые точат пробки. Вообрази себе, они точат даже сигары! Особенно бесчинствуют муравьи!
Сэр Реджинальд болтал, изображал возмущение, смеялся, однако глаза его пристально следили за гостем.
Какой у него отрешенный взгляд… Конечно, пережить такое ужасное приключение, и где? Почти рядом с суйей, когда цель путешествия была достигнута! Но, с другой стороны, философски рассудил Реджинальд, человек должен понимать, что с ним может случиться всякая беда, если он едет в такие диковинные края!
Что произошло с Бэзилом? Он смеялся, глядя в лицо смерти на поле боя! Не мог же он так измениться после нескольких дней голодовки, подумал Реджинальд с апломбом человека, которому никогда не приходилось растягивать ломоть хлеба на три дня.
— Жаль, что у меня не такие длинные уши, как у зайца, — вдруг усмехнулся Василий. — Не то меня можно было бы очень просто оттащить от стола. Извини, Реджинальд. Это, наверное, выглядит устрашающе, но…
Я уж и не знаю, когда ел в последний раз.
— Что же, эти добрые, как ты говоришь, люди в рыбачьей деревне не дали вам ничего в дорогу? — недоверчиво спросил Реджинальд — и даже похолодел, такими растерянными, пустыми сделались вдруг глаза его друга.
— Этого я не помню. Веришь ли, я не помню ничего с той минуты, как нас накормили во дворе дома старосты этой деревни и указали, в какие хижины идти ночевать.
По пути меня догнал какой-то человек и, бесконечно кланяясь, сказал: мол, староста передумал и мне назначено идти в другой дом, который он сейчас и укажет.
Мне было все равно. Я повернул за ним, мы вышли на берег реки. Помню, солнце садилось, небо было алое, золотое… Я приостановился полюбоваться на закат, а мой провожатый сказал: «Скоро полнолуние, небо будет чистым…» Потом кто-то положил мне руку на плечо — и все. И все, ты понимаешь? У меня как бы помутилось в глазах, а когда прояснилось, я увидел себя стоящим чуть не по колени в Ганге, а рядом был этот благословенный разносчик, нечаянно окативший меня ледяной водой из всех своих кружек. Где мои спутники?
Где я был все это время, как добрался до Беназира, кто мне дал те экзотические лохмотья, в которых я предстал перед тобой, — этого я не помню. Совершенно не помню!
— Ну-ну, Бэзил! — Рыжий англичанин бодро хлопнул его по плечу. — Ты отъешься, отоспишься, отдохнешь — и память вернется к тебе, уверяю! Крепко же тебе досталось, дружище! А не стукнул ли кто-нибудь из этих дикарей тебя, скажем, по голове?
Василий с комическими ужимками ощупал свою светло-русую голову.
— Да нет, вроде не нахожу ни вмятин, ни шишек, — сообщил он весело, однако в глазах его не отразилась улыбка. — Но странно… может быть, ты и прав, потому что стоит мне напрячь память, как у меня в мозгу словно бы разливается серебряный свет — такой, знаешь, блеклый, бледный, лунный…
— Лунный?! — переспросил Реджинальд и тотчас поджал губы, однако Василий успел заметить выражение озабоченности, мелькнувшее на его лице, и Реджинальду пришлось объясняться.
— Видишь ли, — неохотно промолвил он, — здесь говорят: горе неосторожному, заглядевшемуся на луну с непокрытой головой! Ты заметил, что все индусы носят тюрбаны? Уверяю тебя, защищают головы не только от палящего, безумного солнца!
— Что, от лунного удара? — отмахнулся Василий. — Рассказывай!
— Уж поверь, — очень серьезно кивнул Реджинальд. — Да ты послушай! Видел ли ты в Калькутте настоящих бенгальцев?
— Конечно, они единственные не прикрывают голов, а ходят со своими черными гривами.
— Да, бенгальцы не носят тюрбанов даже в полдень, когда, как говорится, даже у слона может сделаться солнечный удар. Но и бенгалец не выйдет из дому в полнолуние, не прикрыв макушку! Опасно даже заглядеться на луну, а уж заснуть под луной… Припадки падучей болезни, безумие, даже смерть — вот наказание неосторожному. Оттого все стараются защитить головы ночью.
А ты…
— А я, очевидно, этого не сделал, — задумчиво проговорил Василий, — и заснул под луною, и сделался не в себе, и мои попутчики, отчаявшись вернуть мне сознание, привели меня к священной Ганге и отдали под покровительство божества, которое не замедлило умилосердствоваться и направило ко мне своего посланца в лохмотьях и с кружками на шесте. Местный Меркурий, а? Правда, на нем не было крылатых сандалий. — Он расхохотался с видимым облегчением. — Ну что же, это многое объясняет. Это все объясняет! Спасибо тебе, Реджинальд, что надоумил! Жаль только, что с посланником мне не передали увесистого кошелька рупий взамен утопленного в океане!
