Гелена Мнишек - Майорат Михоровский
— Лучше бы она не любила никого… Что, если нынешнее ее состояние лишь апатия, разочарование в жизни?
— Нет. Люцию угнетает что-то конкретное, — сказал Михоровский очень серьезно.
IX
Не доехав до Слодковцов, Брохвич с Вальдемаром встретили Люцию, которая ехала в белом фаэтончике, запряженном белоснежным конем. Девушка в белом платье придавала чарующее ощущение завершенности окружающему пейзажу. Сдвинутая на затылок шляпка, распущенные волосы и белая вуаль делали Люцию совсем иной — красота и юность, в другие дни словно бы пригашенные серьезностью, сейчас расцвели.
Когда экипаж майората поравнялся с фаэтоном, Люция придержала коня.
Михоровский заметил, что при виде Брохвича ее лицо помрачнело, но это тут же прошло.
Все трое вышли из экипажей. После приветствий и обмена малозначащими фразами Вальдемар сказал:
— Люция, передаю Юрека в твои руки. Мне нужно съездить к лесничему. А графа оставляю на твоем попечении. Будь к нему милостива.
— Поедем к лесничему вместе, — нервно предложила Люция..
— Боюсь, не получится. У меня к нему весьма деликатное дело, и чужие были бы… лишними…
Девушка пытливо взглянула в лицо Михоровскому. Губы ее вздрагивали, глаза сверкали гневом. Подавая руку Вальдемару, она сказала на прощанье:
— Хорошо. Буду к нему милостива… как ты хочешь.
Поезжай.
В ее голосе явственно звучала злость. Вальдемару показалось, что он держит в руке не ладонь девушки, а кусок дерева.
Люция поправила пышное платье, освобождая Брохвичу место на сиденье рядом с собой:
— Садитесь, прошу вас.
Брохвич, смущенный ее тоном, неловко прыгнул в экипаж. Люция взмахнула кнутом.
— До свиданья, Вальди, — сказал Брохвич.
Быть может, сейчас он уже сожалел о проявленной сегодня активности — выражение лица Люции не сулило ему ничего хорошего.
Оба ехали молча. Брохвич грыз усы, не сводя глаз с белых перчаток Люции. Слова так и рвались ему язык, он нервничал, пытался заговорить, но все решался. Чуял, что горевшая в его сердце искорка надежды скоро обернется умирающим в пыли сорванным цветком, все его слова пропадут напрасно и надежды сгинут бесповоротно. Не лучше ли промолчать? Завязать обычный разговор, веселую болтовню — и не сводить нее глаз…
Впервые Брохвича тяготило присутствие Люции. Он с тоской вспоминал о Глембовичах, когда в мечтай постоянно был рядом с нею, гладя ее пальцы, привлекая в объятия. А теперь она сидит рядом с ним — пребывает где-то далеко, ее живые, теплые руки совсем близко — но выглядят чужими, холодными. Неужели это его Люция? И Брохвич понял, что можно сходить по женщине с ума, но, оказавшись с ней рядом, мечтать перенестись куда-нибудь в Сахару, то и еще дальше….
Ибо самое страшное — утрата надежды. Ничто не исцелит печали раненой души, когда вместо тепла, а котором столько мечталось, наткнешься на лед…
Брохвич мучился немилосердно и ужасался тому, что вот-вот должен убить мечты собственными руками. Его;, охватил неизведанный прежде страх. Еще немного, еще пару минут… Быть может, вовсе не он — причина ее; холодности?
Но сегодня Люция была его палачом. Чувствуя его внутренние колебания, она заговорила первая, погрузив Брохвича в ледяной поток подлинных чувств. Равнодушным тоном она спросила:
— Вы ведь хотите что-то сказать, правда? Что-то чрезвычайно важное? Слушаю вас.
Брохвич едва выговорил:
— Да, я хотел поговорить с вами…
— Прошу.
Жаркая волна хлынула к сердцу Ежи. Он понял уже, что погиб, но решил встретить конец, как подобает мужчине. Заговорил неспешно, без видимого, волнения, но вкладывая в слова всю душу, словно исповедующийся перед смертной казнью:
— Вы знаете о моих чувствах, о причинах моего пребывания в Ницце, приезда в Глембовичи… Знаете, что я люблю вас почти год. Вы были в монастыре — я молчал, молчал и в Ницце, молчал все лето, проведенное здесь… но больше молчать не могу.
Люция пошевелилась, хотела сказать что-то, но Брохвич опередил ее:
— Вы знаете мои чувства, но презираете их. Так нельзя. Даже если не отвечаешь на чьи-то чувства, нужно их хотя бы уважать… Любовь — это величие и сила, достойные уважения…
— Неужели я как-то обидела ваши чувства? Вот не замечала… — сказала Люция чуточку нетерпеливо.
— Величайшую обиду вы наносите моим чувствам, не разделяя их. Но это не ваша вина, я понимаю.
— Да, я не люблю вас… и ничуть об этом не жалею.
Брохвич сжал губы. Его лицо сморщилось, как от боли. У него возникло ужасное ощущение, будто Люция холодными руками вынула у него сердце и держит на ладони, трепещущее, истекающее горячей кровью, смотрит со злой издевкой, почти враждебно цедя: «Да, я не люблю вас и ничуть об этом не жалею…». О, женщины, женщины…
Он сидел, словно окаменев, ему казалось, что белое платье Люции превратилось в красное одеяние палача. Люция мельком глянув на него, испугалась, коснулась его плеча:
— Пан Ежи…
Он отбросил ее руку:
— Не прикасайтесь ко мне! Достаточно насмешек. Вы столько раз обдавали меня холодом, замораживали сердце и душу…
— Но это и есть доказательство того, что я не издевалась над вами, я и понятия не имела…
Брохвич сказал печально:
— Я любил вас, как безумец, а вы и увидеть не хотели…
Не хотела и не могла… но отнюдь не по тем причинам, о которых вы думаете. Я никогда и не думала, что вы можете влюбиться в меня… Мне казалось, что весь мир знает, а уж вы-то…
Она умолкла, тряхнула вожжами. Но конь, не послушавшись ее, пошел шагом.
— О чем я должен был знать? — прошептал Брохвич.
Люция слегка покраснела, на глазах появились слезы.
— О том, что я люблю другого…
— Вы?!
— Да. Я люблю другого. Потому я и не замечала ваших чувств… Вы должны понять меня. Или… презирать.
Ее слезы упали на перламутровые пуговицы платы Брохвич, прямо-таки оглушенный последним, страшны! ударом, тупо смотрел, как они, отсвечивая розовым пуговицах, каплями скатываются на белый шевиот, словно стеклянные шарики. Он не мог ни о чем думать. Странная, бесконечная тоска овладела им, стиснув мозг и пожирая сердце.
Он потерял ее, потерял свою Люцию, потерял навсегда! Его мечтания, робкие надежды — все погибли безвозвратно, тихие слова, словно налетевший внезапной; ураган, унесли их с собой. «Я люблю другого». Можно ли презирать ее за столь безжалостно вынесенный ему приговор?
Вместе с печалью в его душу закралась жалость Люции. Почему она плачет? Потому что не способ ответить на его чувства? Или оттого, что любит другого?! Но это не означает, что любовь ее несчастлива…
