Роксана Гедеон - Валтасаров пир
В моей голове не возникало ни единой мысли, и только иногда, когда становилось чуть легче, я порывалась спросить, что делает рядом со мной этот неизвестный мужчина в черной одежде, однако слова замирали у меня на губах или улетучивались из памяти. Схватки следовали одна за другой, рвущая боль мутила рассудок.
– Не падайте духом, мадам, – услышала я женский голос, звучавший откуда-то сверху.
«Кажется, я сейчас умру, – мелькнула у меня мысль в ответ на эти слова, – никто не в силах вынести такое».
– Ну, еще немного, мадам! Все идет как нельзя лучше.
Эти возгласы ужасно раздражали меня. Кажется, от них я страдала еще более мучительно, чем от боли.
– Г-господи… да замолчите вы наконец, – с усилием выдохнула я, сознавая, что моих стонов все равно никто не поймет. Я чувствовала, что вот-вот разорвусь надвое.
– Уже вторые сутки… Хорошо ли это, господин доктор?
– Хорошего мало. Но я ручаюсь за благополучный исход. Никогда раньше, мечтая о ребенке, я не могла представить себе и десятой доли тех мучений, которые терпела сейчас. Все болезни, мигрени и нездоровья за всю мою предыдущую жизнь, взятые вместе, не стоили одной минуты родовых мук.
И эта мерзкая, страшная боль, казалось, усиливалась с каждым мгновением; я уже не могла понять, каким образом выдерживаю ее и не умираю.
– Дышите глубже! Ну, совсем немного осталось, поднатужьтесь!
Дыхание у меня перехватило и, выгнувшись всем телом, я отчаянно вскрикнула, ощутив, как часть моей плоти, что-то крошечное и родное с невыносимой болью отрывается от меня. Руки акушерки подхватили его. Я услышала пронзительный детский крик – отчаянный, требовательный, громкий, а минуту спустя увидела на руках женщины крохотный красный комочек плоти. Смешной, плачущий, некрасивый…
Невероятное облегчение разлилось по телу. Я уже не слышала вокруг себя суеты, женских голосов, беготни служанок, носивших горячую воду. Я с безумной радостью осознавала только то, что боль уже не терзает меня, что я могу успокоиться, забыться, хотя бы некоторое время отдохнуть от того, что со мной было совсем недавно.
Последним, что пробилось к моему сознанию, было слово «мальчик», тихо произнесенное акушеркой. Больше я ничего не помнила. Я то ли забылась, то ли уснула…
Теплая люцерна сочных заливных лугов и красноватых в свете зари лиманов ласково щекотала мои босые ноги, а справа, по бескрайним холмам Тосканы, по плодородным черноземам и красноватым суглинкам раскинулись виноградники и кучки деревень, теряющихся в зеленом море цветущих апельсиновых рощ и оливковых деревьев.
И в воздухе сладко пахло клубникой и виноградом, молоком и лимонами, и призывно расцветали розы в саду графа Лодовико дель Катти, и дерзко соперничали с ними огромные красноголовые маки, и плыли в пронзительно-синем небе облака.
Виноградники, омытые дождем, зеленели свежо и молодо; таял в лиловой вечерней дымке горный темно-зеленый лес. Мягкими шершавыми губами коровы щипали клевер, а рядом взбивали улегшуюся после дождя пыль дорожные пролетки – пастух засматривался на них и пускал стадо на графские земли.
Мне явилась Нунча, – старая, грузная, окутанная золотистой мглой сна.
– Давно же мы не виделись, Ритта.
– Нам всем тебя не хватало, бабушка.
– Теперь вас стало больше, не так ли?
– Да. Теперь у тебя есть правнук…
Я очнулась, чувствуя ужасную слабость в теле. Почему мне вспомнилась Тоскана? Где я нахожусь – в Париже или на Мартинике?
Чьи-то руки ласково гладили мои волосы, – влажные, спутанные, беспорядочно рассыпавшиеся по смятой подушке.
– Как она устала, – произнес женский голос. – Бедняжка! Ей действительно пришлось нелегко.
Я открыла глаза. Изидора сидела на краешке моей постели, держа в руках миску с чистой водой и полотенце.
– Ах, какое противное солнце! – прошептала я капризно. – Задерните занавески, я не люблю жмуриться!
Для меня было неприятным сюрпризом обнаружить, что малейшее движение вызывает у меня боль и что внутри я все еще словно разорвана надвое. Изидора осторожно помогла мне приподняться, подложив мне под спину подушки.
– Как же мне больно! Неужели все это никогда не кончится?!
– Доктор сказал, что вам придется пролежать в постели две недели.
– Но почему мне так больно, ведь роды уже миновали!
– У вас внутри матка была растянута, а теперь она сжимается, отсюда и боль. Благодарите Бога, мадам! Роды у вас были очень тяжелые.
– Но где же мальчик, который у меня родился? Изидора не скрывала своего удивления.
– Вы знаете, кто у вас родился? Мне показалось, акушерка сказала это совсем тихо, а вы были в беспамятстве.
Я предпочла промолчать. Да мне всегда было известно, что у меня будет мальчик, я знала это с того времени, как поняла, что беременна!
– Принесите мне ребенка, Изидора!
– Нет, мадам, сначала я приведу вас в порядок.
Она умыла меня, смочив тонкое полотенце в лавандовой воде, жесткой щеткой причесала мои растрепанные волосы.
– Ну, так где же сейчас мой сын?
– Он у кормилицы, мадам, у негритянки Жасмины. Это сообщение возмутило меня до крайности.
– Да вы просто с ума сошли – отдать моего сына кормилице! Я бы показала вам, как забирать у меня ребенка, если бы могла подняться! У моего сына есть я. Он всегда будет рядом со мной.
– Разве вы думаете сами кормить его?
– Разумеется! – заявила я твердо. – А как же иначе!
– Дамы вашего круга обычно не делают этого.
Я не желала ничего слышать о «дамах моего круга». Грудь у меня щемило от прилива молока, казалось, оно готово брызнуть. Я полагала, что лучше отдать его ребенку, чем туго перевязывать грудь бинтами.
– Принесите мне его, и немедленно!
– Успокойтесь. Ваш маленький Жан скоро будет у вас.
– Мой маленький Жан?
– Да, мадам, священник окрестил его два часа назад. Я радостно вздохнула и тут же снова потребовала:
– Тем более я хочу его видеть, и как можно скорее! Изидора неспешной походкой, не реагируя на мои возгласы, вышла из комнаты. Я вся дрожала от слабости и волнения, голова у меня кружилась, и я побаивалась, что потеряю сознание.
– Ах, не уроните его! – вскрикнула я, едва увидев на руках Изидоры крошечный сверток.
В нем, в этом свертке, была сейчас вся моя жизнь. Незримые, но неразрывные нити тянулись от меня к ребенку, мне хотелось и плакать, и смеяться одновременно, я забыла о боли и слабости, я готова была пережить их вновь, лишь бы всегда быть такой счастливой, как нынче. Сердцем я оценила всю нежность и осторожность, проявленные Изидорой по отношению к моему ребенку, и мне показалось, что нет границ моей благодарности ей.
