Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

— Для меня — нет. Я там рос, что может быть особенного в доме? А мама часто так говорит.

— Она его любит?

— Финистер?

— Да.

— Нельзя жить тридцать лет в месте, которое не нравится.

— И то верно, — Аньес быстро закивала, а потом поняла, что он украдкой глянул на часы, и от этого в горле сжалось. Да что она уже могла поделать сейчас? Сейчас уже совсем ничего. — Вам сегодня еще работать нужно?

— Конечно. Я всегда на работе. Даже теперь.

— О да… А вы? Вы ничего не хотите спросить? — как за соломинку схватилась она за этот вопрос, как если бы вцепилась в его руку, не отпуская, чтобы еще хоть немного продлить это мгновение, которого могло и не случиться. — Не знаю… все что угодно. Обещаю ответить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Нет. Ничего, — ухмыльнулся Юбер и снова, теперь уже сам, подозвал официанта, чтобы попросить счет. Аньес молчала, глядя на его пальцы, которыми он вынимал из бумажника деньги. Пальцы были совсем не как у Лионца, второй уже раз отметила она про себя, а потом вдруг осознала, что даже с трудом вспоминает его руки. Может быть, воображение подменяет память, но и на этой мысли останавливаться Аньес не стала. Ее время почти просы́палось песком в часах. Нет его.

— Здесь принято оставлять чаевые? — вдруг поинтересовался А.-Р.

— Обыкновенно осуждается, но еще не видела, чтобы хоть раз при мне кто-нибудь отказался. Вы что же? Никуда не выходили толком?

— Вот так в одиночку — впервые.

— Вы не в одиночку. Вы со мной.

Свои первые шаги этот молодой и полный сил мужчина тоже делал с ней. Когда она держала его за ладошки и топ-топ-топ по комнате — вела вперед, терпеливо дожидаясь, чтобы он достаточно окреп и начал ходить сам.

Она очень его любила. Она очень сильно его любила. И едва ли желала ему жизни лучшей, чем та, которую он живет. Такой она, скорее всего, не смогла бы ему дать. Пожалуй, ей очень хотелось бы заглянуть в голову Лионцу в тот миг, когда он принял решение забрать себе ее мальчика. И одновременно с этим она боялась того, что могла бы прочесть в его мыслях, потому что всегда боялась его боли.

А так картинка вышла объемной. Отчетливой. Они с маленьким Робером были друг у друга. И еще был Дом с маяком. И летящий змей, конечно, без флейты, но в Финистере и обычный хорош. Он был ярким и цветным. И все вокруг было яркое и цветное. И синий океан, и зеленые луга, и белоснежные кудрявые барашки, и золотистый крестовник, и несколько пестрых домиков, в которых они принимали постояльцев. И даже пекарня у них была. Смешно. Юбер — булочник. Как же это смешно, Господи!

Интересно лишь, у неведомой «матери» ее сына имелся жирок на боках, как они с Анри когда-то шутили? А другие дети у них были? Братья, сестры? Юбер вспоминал ее хоть иногда, или, как и она, не позволял себе возвращаться в те времена, когда все можно было изменить? А внуки? Вдруг у нее сейчас и внуки есть, а она не знает?

Аньес уже почти что раскрыла рот, чтобы немедленно спросить, как заставила себя замолчать, так и застыв на вдохе. Не имела права. Нельзя. Да и как жить потом, получив все до конца ответы? О, она очень хотела жить. Как иначе? За тридцать лет ничего так и не изменилось. Она не разучилась любить жизнь. И еще она оказалась трусихой, но в том никому и ни за что не призналась бы, ежедневно перебарывая свои страхи.

Потом А.-Р. поднялся со стула, а она осталась сидеть. Несколько мгновений он молчал, точно так же, как и она, разглядывая. И наконец сказал — только вот совсем не то, что она могла бы предположить:

— У вас, наверное, не сохранилось фотографий отца, верно? Не могло же?

Она, чувствуя, как силы начинают покидать ее руки и ноги, вцепилась в край стола, только бы удержаться на месте. А потом отрицательно покачала головой. Говорить — не получилось.

— Вам бы хотелось?

Еще одно движение головой. Теперь соглашающееся. Юбер улыбнулся. И она вдруг узнала в этой его улыбке собственную мать, чьей фотографии у нее тоже не было. И спрашивать о том, что случилось с Женевьевой она боялась. Тоже. Впрочем, он, может быть, и не знает.

А.-Р. легко пожал плечами, будто бы говорил: так уж и быть. А затем потянулся к сумке, что была у него с собой. Фотоаппарат, блокнот, диктофон. Что-нибудь еще, что может пригодиться на каждом шагу. Мало ли, что способна вместить сумка корреспондента.

Фотография была в бумажном конверте. Довольно большом, сразу заставившем ее понять, что к чему. Юбер придвинул его к ней по столу и проговорил:

— Мне кажется, это лучший снимок.

Когда она брала его в руки, пальцы ее натурально подрагивали, а поясницу покрывала испарина, хотя, вроде бы, было совсем не жарко. Аньес кое-как вытряхнула фото и замерла на месте, внимательно глядя на него. Скорее всего, восстановленное из того, старого… скорее всего, вот этим А.-Р. и восстановленное, потому что негативов, наверное, не осталось, все пропало. Все.

Но прямо сейчас на нее глядел с причала в Дуарнене мужчина в плаще и шляпе, которого она сняла тогда почти случайно. Глядел и улыбался, задорно и немного по-мальчишески. Незабываемо улыбался.

Аньес коснулась пальцами его лица. Глянцевого, совсем новенького. Провела вниз по фигуре, очерчивая линию широких плеч. Потом вскинула взгляд на сына, который, замерев, очень напряженно, сосредоточенно, точно боясь ошибиться, изучал весь ее вид. И наконец, выдохнула:

— Скажи еще, пожалуйста, Анри, уже ведь больше никак не добраться до Требула на Ap Youter, верно?

— Нет. Эту ветку давно закрыли. Еще при вас. А сообщение с Кемпером года четыре назад.

— Вот как… Значит, больше уже и не поедешь поездом к океану.

— Океанов много, мадам Гийо, — усмехнулся он. — Спасибо за обед и за разговор.

— И тебе тоже спасибо, что разыскал меня.

Он лишь пожал плечами в ответ. Она приподнялась, чтобы подать ему руку для пожатия на прощанье. А он молча и точно так же, как при встрече у гостиницы, поцеловал ее ладонь. И в этом жесте, прямо сейчас, с абсолютной уверенностью она узнавала наконец своего Лионца.

Часть четвертая. Шаги по земле

Дуарнене, Франция, весна 1951 года

Чернота за окном была рассечена светом фар, но один черт, Юбер ничего не видел и не особенно присматривался. Шофер попутной машины, что согласился его подбросить из Ренна, что-то плел о приезжих, которым здесь в марте делать нечего, и о том, что люди уходят искать лучшей доли в большие города, где коммунистов всяко поменьше, чем их «красном городе»[1]. Или, может быть, так только кажется, потому что поди разбери, кто там в Бресте, например, почитывает Маркса или ходит на партийные собрания. Народу много, а тут каждую овцу знаешь и в лицо, и с кем она пьет в какой пивнушке.

«Того и гляди, одни старики останутся, да и те скоро вымрут!» — заключил он наконец в некоторой досаде, сворачивая на очередном повороте. В основном, дорога была средней паршивости, то и дело подбрасывало на ухабинах. А этот резкий поворот тряхнул их немного в сторону. Пройдет еще каких-то полтора десятка лет, и на этом самом месте из Анри Юбера выйдет последний воздух, что еще будет в его больных легких. Но сейчас он о том не знает. Не знает и водитель, продолжающий болтать, раздражая подполковника почти до колик под ребрами.

Единственное, чего Анри сейчас хотелось — это отоспаться после нескольких суток сплошного пути, который, кажется, для него никогда не заканчивается. Но до дома еще поди доберись.

— Вам что же? Не нравятся красные? — усмехнулся Юбер, стараясь не глядеть на человека за рулем, но больше и глядеть-то было не на что — в боковом окне чернота, а в переднем — мелкая морось в свете фар.

— Да я сыт ими по горло! У меня младший, вообразите, восемнадцать лет, а туда же! Участвовал в забастовке. И без того консервный завод еле работает, еще и они шатают.