Бертрис Смолл - Рабыня страсти
— Впервые вижу ее такой… — оторопело пробормотала Ома.
— Материнская любовь сильна… — отвечал девушке Хасдай. — Нынче же, слово даю, подыщу подходящую рабыню в няньки маленькой принцессе! Твоя госпожа — прекрасная мать.
— Господин мой! — решилась вдруг Ома. — Разрешишь мне поговорить с тобою начистоту?
Он кивнул, недоумевая, что такого важного может открыть ему эта девочка.
— Ты должен снизойти и к другим насущным надобностям моей хозяйки, господин. Она слишком молода, чтобы жить без страсти — ведь она создана для этого! Калиф отдал ее тебе, не сомневаясь, что ты защитишь ее и сделаешь счастливой…
Хасдай-ибн-Шапрут был ошарашен откровенностью Омы, хотя на его лице застыла маска благожелательности. Он считал, что лишь еврейские женщины могут быть столь смелы и прямы. Теперь же стало очевидно, что он жестоко заблуждался…
— Твоя госпожа еще слишком слаба для подобных занятий, требующих колоссальной траты сил. Со временем она окрепнет… — и, кивнув Оме, он удалился.
Ома же больше не думала об этом — ведь она высказала все, что хотела. У нее не было ни малейших сомнений в том, что, когда Зейнаб будет вполне здорова, лекарь станет ее любовником. Со временем парочка обоснуется в новом жилище Зейнаб. Домик находился всего в двух милях от Кордовы, вдали от главной дороги, и был обнесен выбеленными стенами. Ворота же охранял привратник…
Сам по себе домик выстроен был в традиционном мавританском стиле. Дворик вымощен был мраморными плитами, а в центре его располагался бассейн с водяными лилиями и золотыми рыбками. Кристальные струи падали в воду из изящного фонтанчика. Повсюду вдоль стен стояли пузатые вазы, в них цвели гардении, и в теплую погоду воздух был насыщен их пряным ароматом. А сразу же за домом начинался роскошный фруктовый сад, пройдя через который, можно было попасть на обрыв, откуда открывался чудный вид на реку. Здесь же раскинулся и виноградник.
Сам дом был построен следующим образом: на первом этаже располагались дневные покои, комнаты для прислуги, библиотека и кухня. Второй этаж состоял из нескольких спален и просторной бани, богато изукрашенной изнутри. Все полы в доме устланы были мягкими коврами, защищавшими до блеска отполированный мрамор плит, а стены увешаны гобеленами. Вся меблировка покоев Зейнаб была перевезена сюда из Двора с Зелеными Колоннами. Калиф позаботился о том, чтобы его обожаемая наложница ни в чем не испытывала недостатка. Зейнаб еще не знала, что Абд-аль-Рахман вложил от ее имени в дело троюродного брата Хасдая-ибн-Шапрута, златокузнеца, около пятидесяти тысяч золотых динаров…
Хасдай-ибн-Шапрут являлся каждый день, чтобы осмотреть Зейнаб, но, похоже, интересовала она его лишь как пациентка… Да ее сейчас это и не особенно волновало. Она всецело сосредоточена была на мыслях о возвращении дочери. Наконец, к тому времени, как с момента разлуки с малышкой миновал уже целый месяц, врач явился к ней с Мораимой на руках и в сопровождении молодой простоватой на вид девушки по имени Абра.
— Муж ее погиб в случайной стычке, а дитя родилось мертвым. Она очень страдала, но Ревекка уверила меня, что она здорова, послушна и в здравом уме.
— А отчего умер ее ребенок? — спросила Зейнаб, всецело сосредоточенная на дочери.
— Был задушен пуповиной, — спокойно ответил врач. — Во всем же остальном это был вполне здоровый мальчик. Абра кормит грудью принцессу вот уже целую неделю. Как видишь, малютка здорова и прибавляет в весе.
Зейнаб взяла ребенка на руки. Качая малышку на руках, она улыбалась, глядя на маленькое личико и воркуя на родном своем языке:
— Вот она, моя малышка, вот она, дорогая моя доченька… Твой папа услал нас прочь от себя, но ты снова со мною. Мы заживем хорошо — тетя Ома, твоя мама и ты, моя милая Мораима… — Слезы навернулись на глаза Зейнаб, когда крошечная ручка выпросталась из пеленок и крепко-накрепко вцепилась в материнский палец, поглаживающий розовую щечку. — О-о-о, она вспомнила меня! — торжествующе закричала счастливая мать.
— На каком языке ты разговаривала с нею? — спросил Хасдай. — Я знаю множество языков, но не признал в твоем наречии ни одного из известных мне, Зейнаб.
— Это кельтский — язык моей родины, — объяснила она. — Мы с Омой прибегаем к нему, когда хотим, чтобы никто нас не понял. Это было недурным подспорьем нам в гареме Мадинат-аль-Захра. Я хочу, чтобы Мораима слышала его с рождения и овладела им. Когда она подрастет, я подыщу для нее рабыню-ровесницу из Аллоа, которая станет ее подругой и поверенной.
— Ты умная женщина, Зейнаб, — отметил он.
— Так считал и калиф… — отвечала она, передавая младенца няньке. — Добро пожаловать в этот дом, Абра. Сердечно благодарю тебя за щедрый дар — твое молоко, которым ты кормишь принцессу. Ома проводит тебя в детскую.
Абра благодарно поклонилась. Это была крупная и дородная девушка с толстыми темными косами, черными глазами и пышной грудью. За ее услуги ей полагалась плата — она была свободной женщиной. С малюткой на руках, которую она держала очень умело, Абра последовала за Омой.
— С возвращением Мораимы ты просто расцвела, — отметил Хасдай-ибн-Шапрут. — Искренне рад видеть тебя такой, Зейнаб. Знаю, что отныне ты будешь счастлива.
— Когда ты собираешься войти в мою опочивальню? — вдруг спросила его Зейнаб. Хасдай сглотнул:
— Ты еще не вполне.., не вполне окрепла… — густой румянец залил его щеки.
— Никогда я не чувствовала себя лучше, мой господин! Я чувствую себя отдохнувшей, и мне недостает лишь одного… Ты шокирован? Или женщины твоего племени скрывают от мужчин свое желание?
Он был буквально очарован ею — золотые волосы плащом окутывали ее плечи, аквамариновые глаза сверкали, щеки окрашены были легким румянцем… На ней был белый кафтан, расшитый речным жемчугом. Он видел даже пульсирующую ямочку на ее нежной шейке… Он чувствовал жар, исходящий от ее тела, когда она приблизилась к нему, вдыхал чарующий аромат гардений. Но ответить на ее вопрос он был не в состоянии…
— Ты не желаешь меня, мой господин? — спросила напрямик Зейнаб. Тут на ее лице появилось странное выражение. — А может, ты предпочитаешь мальчиков? Я слышала о таких мужчинах в гареме…
— Н-н-нет… — едва пробормотал он. — Я не живу с мальчиками. — Он быстро поднялся. — Сейчас я должен тебя оставить… — и поспешно вышел, не дав ей возможности продолжить допрос.
Зейнаб была в полнейшем недоумении, и с каждым днем оно усугублялось. Абра, быстро преодолевшая первое смущение, оказалась болтушкой и бесценным источником — нет, скорее фонтаном информации, касающейся Хасдая-ибн-Шапрута, евреев вообще и их истории. Эта черноглазая пампушечка, кормя младенца, трещала без умолку.
