Жюльетта Бенцони - Изгнанник
Тремэну трудно было понять такой образ жизни, но он исходил из принципа: если его друг счастлив, значит, так и надо, значит, все к лучшему. Адвокат замечательно владел эпистолярным жанром, его письма доносили в Тринадцать Ветров немного парижского воздуха, и это было весьма полезно, чтобы быть в курсе происходящих там событий. Даже Агнес соизволила улыбнуться, читая рассказанный им анекдот, или достоверные слухи, или описание последней моды, или комментарии к популярной пьесе.
Но в этот раз письмо было не для ее глаз, и содержание его произвело на Гийома эффект разорвавшейся бомбы.
После краткого описания политической ситуации и повседневной жизни Жозеф писал следующее: «То, что я собираюсь сейчас тебе поведать, очень серьезно, и временами меня мучают сомнения, стоит ли нарушать мир в твоем доме, так дорого тебе доставшийся. Но я видел, как ты несчастен!.. Поэтому слушай: совершенно случайно я нашел леди Мари. Она, кстати, об этом не знает. Она живет в Париже со своим сыном, Китти и своей подругой Хелен Вильямс. Кроме того, есть один человек, который заботится о ней. Это – англичанин, сэр Кристофер Дойл, мужчина лет пятидесяти, я часто встречаю его в гостинице, куда он приезжает по делам. Но только не подумай, что они оба тут развлекаются. Мари всегда одета в черное, и я предполагаю, что она в трауре по тебе. Я не стал ей представляться, потому что считаю, что тебе самому надо решить, стоит ли ее разубеждать. Она ведет жизнь спокойную и достойную. С другой стороны, этот баронет – приличный человек. Ты бы с этим тоже согласился вопреки ненависти, которую ты питаешь к его соотечественникам. Он выступает в качестве отца или старшего брата, и совершенно очевидно, что он оказывает леди Мари протекцию, в которой она и ее сын очень нуждаются.
Ты упрекал бы меня, если бы я не уведомил тебя об этом, но прошу тебя хорошенько подумать, прежде чем ты примешь какое-либо решение. Если ты захочешь объявиться, то было бы хорошо, чтоб ты смог предложить Мари жить с тобой открыто. На этот случай я предупреждаю тебя, что сейчас в клубах много говорят про новый закон о разводах.
Я помню о слове, которое ты дал своей жене, и о том, что ты не такой человек, чтобы отречься. Но нужно, чтобы и Агнес не злоупотребляла данным тобой обещанием и не насмехалась над тобой. Спроси ее как-нибудь, чем она занималась два-три раза в неделю в лесу около Круа д'Урвиль. Там, к югу от дороги, ведущей в Ла Пернель, есть полуразрушенная башня, где прошлой осенью в малоприятной обстановке она частенько проводила время с одним человеком, имя которого я тебе называть не буду…»
С письмом в руках Гийом опустился в свое любимое кресло и в течение долгого времени сидел, опустив голову на грудь и закрыв глаза. Дрожащими пальцами он скомкал бумагу, но это ничего не могло изменить: каждое слово, выведенное пером Жозефа, жестоко отпечаталось в его сердце, как клеймо от раскаленного железа. Мари-Дус – в Париже, и другой мужчина «оказывает ей протекцию»! Она считает его умершим, и поэтому можно ее простить, но почему так быстро? И что могло дать ей в этом такую уверенность?.. Что касается Агнес и ее любовной связи, то это его ошеломило, но не вызвало никаких чувств, кроме гнева. Но никакого сожаления!.. Теперь он совершенно ясно понял, почему она так упорно отказывалась опять сблизиться с ним. Быть уверенной в нем?.. Какое неслыханное лицемерие! Единственное, что ей было надо, так это держать его на поводке, как дрессированную собачку, оставляя ему надежду на великодушное дарование своего тела под видом кусочка сахара. Веди себя хорошо, маленький Тремэнчик! Будь умницей, и тогда, может быть, тебя соизволят простить за то, что ты «шлялся по притонам»… И он торчал бы здесь в глупом ожидании, в то время как его любимая жена, устав так долго плакать, перекинулась к другому, потому что не могла поступить иначе!.. В таком случае, Бюто не врал ему: проданная мебель, этот англичанин… все это было правдой! Аон, Гийом, как же он не почувствовал, что его обманывают? Мари действительно не была богата, особенно отрезанная от своей семьи, и ему все это было известно. Она в самом деле нуждалась в помощи, и он делал это до того происшествия. Единственной его ошибкой было то, что он почему-то решил, что она уехала в Лондон… Какая неразбериха! Какая глупость, мерзкая путаница!
Мысль о любовнике жены почти не возникала. Раз это не он сам, что самое главное и самое неприятное, то какая разница? Так, призрак без лица, и больше ничего. Невыносимо было думать о том, что мать его детей валялась среди опавших листьев и сухого вереска, в общем, Бог знает, где и как, словно шлюха с большой дороги…
Внезапно он вскочил с кресла и бросился к двери, забыв про трость, не думая, что может поскользнуться на вощенном до блеска паркете в гостиной, подбежал к лестнице, преодолеть которую ему удалось с удивительной быстротой, учитывая его больную ногу. Приближалось время ужина. Агнес, должно быть, сейчас готовится к нему в своей комнате. Несмотря на то, что приходилось терпеть некоторые жизненные лишения, она по-прежнему старалась одеваться с изяществом.
Сидя перед туалетным столиком, Агнес примеривала к своим ушам длинные сережки с жемчужинами в тот момент, когда Гийом распахнул дверь, хотя правильнее было бы сказать, что он ее вышиб.
Она вздрогнула, и улыбка, которую она приготовила, погасла, не успев появиться, когда она увидала в большом зеркале, окантованном бронзовой золоченой рамой, пугающее лицо супруга. Искаженное судорогой гнева, оно в самом деле было ужасно. Он не дал ей времени произнести хоть слово, набросился на нее, схватил за руку, чтобы вырвать из стула, на котором она сидела, потащил к кровати и бросил, как какой-то неодушевленный предмет.
– Раздевайтесь! – приказал он.
Несмотря на страх, обуявший ее, она даже не вскрикнула, но, почувствовав под собой твердую поверхность кровати, вновь обрела уверенность:
– Вы что?.. Сошли с ума? – пробормотала она, но с оттенком презрения, который подхлестнул ярость Тремэна.
– Ни в коем случае! Первый раз я вижу вас такой, какая вы есть: легко доставшаяся дичь, которую можно сделать наспех в придорожной канаве. Итак, я полагаю, что все уже ясно, и намереваюсь переспать с вами, независимо от того, нравится вам это или нет. Раздевайтесь!
– Нет!
Она стала бледна как смерть, но ее серые, почти темные, глаза сверкали бешенством:
– Если уж вы увидели меня такой, какая я есть, то я давно уже поняла, каким вы были всегда: грубиян, мужлан…
Она не успела закончить. Гийом принялся грубо трясти ее и сдирать с нее платье. Агнес пыталась было защититься, но природная сила Тремэна, умноженная гневом, сделала ее бессильной. Он резко срывал с нее одежду, словно медведь, обдирающий кору с дерева, даже не опасаясь ее поцарапать при этом. Когда она оказалась совсем обнаженной, он оставил ее лежать на стеганом одеяле, где она свернулась в комочек в ожидании, когда он бросится на нее, чтобы привести в исполнение свою угрозу, но Гийом на мгновение замер, глядя на белое тело, к которому не испытывал больше никакого влечения. Затем, непроизвольно сложив руки на груди, с удовлетворением воскликнул:
