Бертрис Смолл - Обрести любимого
Валентина открыла рот, чтобы закричать. Мускулы ее горла напряглись, но ни единого звука не вырвалось у нее. Между ее раздвинутых ног вздыхал и чавкал мужчина, похотливо отпуская замечания окружавшим его друзьям.
— Она как дикий мед.
— Не жадничай, Урус!
Уруса оттолкнули в сторону, и его место занял другой татарин, чей рот стал наслаждаться плотью Валентины.
Она не могла больше выносить разврата, творимого над ней. Ее тело под жарким солнцем внезапно стало холодным, как лед, глаза закатились, голова упала на грудь.
Прошло несколько минут, пока ее насильники поняли, что она потеряла сознание. Огорченные тем, что больше нельзя развлекаться с жертвой, они разбрелись.
Она висела без сознания до тех пор. Пока не пришла Есуген и силой не влила ей в рот воды. Валентина сделала вид, что она все еще без сознания, потому что боялась, что мужчины вернутся, если она начнет проявлять признаки жизни. Она знала, что больше их выносить не сможет. Ее нежная кожа болела от нанесенных кнутом ударов, и ее обжигало весеннее солнце. Все тело было в ссадинах, а соски болели, и на них были кровавые отметины зубов.
— Твое дыхание выдает тебя, чужестранка. Выпей воды. Поблизости никого нет, — пробормотала участливо Есуген.
Валентина с жадностью проглотила солоноватую воду, смочив пересохшее горло.
— Не пей слишком много, — предупредила Есуген, убирая бурдюк с водой.
— Кто… кто ты? — выдохнула вопрос Валентина.
— Я несчастная раба Тимур-хана, — ответила Есуген. — Если бы я сумела подарить ему детей, я могла бы стать его женой. Теперь на этом месте будешь ты. Я молю, чтобы ты подарила ему сыновей, о которых он мечтает, иначе тебя ждет такой же конец, как и меня. Жизнь в степях трудна для каждого, кто живет здесь, но для рабов особенно. — Боясь вызвать подозрение слишком долгой задержкой, Есуген вернулась в юрту.
На время Валентина впала в полузабытье и была возвращена в реальность Тимур-ханом. Когда день пошел на убыль, он вышел из юрты и стал пристально рассматривать ее. Он схватил ее сзади за волосы и жестоким рывком вернул в сознание. Валентина открыла глаза и увидела прямо перед собой лицо Тимур-хана.
— Глаза как драгоценные камни, — тихо отметил он. — Твое лицо и формы годятся для султанского гарема, сука. Я мог бы получить целое состояние за тебя на невольничьем рынке в Каффе и вдвое больше, если бы отвез тебя в Стамбул. Но вместо этого мне будет приятно оставить тебя для себя. — Он пошарил в своих одеждах и, вытащив свой торчащий член, начал тереться им между ее ногами.
— Думаю, что ты получила свой урок, моя красивая пантера. Только представь себе, что стало бы с тобой, если я позволил бы своим мужчинам брать тебя по-настоящему. Они заткнули бы своей похотью каждую дырку в твоем теле. Вскоре я прикажу Есуген освободить тебя. Тебя вымоют, а потом ты уступишь мне. Я буду твоим господином, сука. Мое семя попадет в твое чрево и там пустит свои корни. Ты подаришь мне сыновей, и я буду бессмертен. Явид-хан так и не стал бессмертным. — Его рука сейчас почти нежно гладила ее волосы. — Сильных сыновей, — бормотал он, — ты подаришь мне сильных сыновей! — Его глаза блестели, почти как у сумасшедшего.
— Никогда! — Ее ненависть вырвалась наружу и почти опалила его.
Непроизвольно Тимур-хан отступил назад. Потом рассмеялся:
— Хорошо! Ты еще не покорилась, а я и не хочу этого. Как только ты признаешь во мне хозяина, как только ты подаришь мне сыновей, я сделаю тебя царицей. Я положу мир к твоим ногам.
Не говоря больше ни слова, он повернулся и ушел.
Ее тело сейчас состояло из одной огромной боли, а руки и ноги онемели от кожаных петель. Солнце уже почти село и больше не обжигало ее белую кожу. Лагерь затих, потому что татары разбрелись по юртам.
Рука, возникшая из-за спины, зажала ей рот и засунула в него какую-то тряпку. Чьи-то руки раздвинули ее ягодицы, и она почувствовала, как в ней грубо тыкалась толстая, твердая мужская плоть.
— Я сейчас попробую твой красивый зад, женщина, — прорычал неизвестный насильник. — Никто не увидит нас, и я позаботился, чтобы ты не могла… Ах!
Он исчез так же неожиданно, как и появился. Его попытка изнасиловать ее прекратилась так же внезапно, как и началась.
Тряпку у нее изо рта вытащили, и Валентина благодарно глотала чистый воздух, а грубый голос раздражающе проскрипел у нее под ухом:
— Молчи, женщина. Твое освобождение близко! Потом она снова осталась одна. Оправившись от страха, она начала различать неясные тени, мелькающие между юртами. Наступила ночь, и мириады звезд отбрасывали свет, так что она отчетливо различала эти тени.
Неожиданно на главную площадь лагеря въехала большая группа всадников. Ее сердце бешено застучало.
— Тимур-хан! Выходи и посмотри, какая кара ожидает тебя! — проревел Великий хан своему старшему брату.
На мгновение наступила тишина, потом двери всех юрт распахнулись, и из них с угрожающими воинственными криками выскочили мужчины с оружием в руках.
Всадники испустили крик, который для Валентины прозвучал как крик огромной радости. Пришпорив своих коней, они с яростью атаковали людей Тимур-хана. Вскоре было трудно разобраться в сплошной, грохочущей массе сражающихся людей.
Женщины и дети смотрели от дверей своих юрт. Со своего места между двумя столбами Валентина смотрела на свалку, морщась при звуках ударов мечей о щиты, а лагерь наполнялся запахом пота, крови и страха.
Тонко ржали раненые лошади, но всадники явно имели преимущество. Они гнали своих лошадей вперед, медленно, но неумолимо загоняя врагов к центру площади, почти рядом с Валентиной.
Еще минута, и мужчины были побеждены, а женщин и детей выгоняли из юрт пешие воины Великого хана. Женщины испуганно выли. Их мужчины были разбиты, и их обуял ужас. Все они были отверженными, по разным причинам ставшими предателями собственного народа, и Великий хан был обязан не щадить их.
Прижимая к себе детей, женщины выли все громче, пока на их глазах методично убивали мужчин и пока в живых остался только один. Это был Тимур-хан, поставленный на колени, но по-прежнему непокорный.
— Убей меня своей рукой, если осмелишься, брат мой, — вызывающе крикнул он Давлет-хану.
— Я бы смог это сделать, Тимур, но эта честь принадлежит не мне, — сказал ему Великий хан.
Из темноты выехал всадник. Лицо его было прикрыто материей. Он медленно ехал по лагерю, ряды воинов Великого хана расступались, чтобы пропустить его вперед. Наконец он возвысился над Тимур-ханом, с длинным копьем в руке.
— Неужели я должен умереть от руки труса, у которого нет лица? — прорычал Тимур-хан. — Я должен видеть лицо своего палача.
