Виктория Холт - Роковая женщина
— По поводу чего?
— Замужества.
— Я вас не понимаю.
— Вы меня не любите, но ведь я вам не неприятен?
— Нет, конечно.
— Тогда, возможно, наступит момент, когда вы скажете себе, что счастье могут построить двое, которые исполнены решимости его строить. Страсть не всегда надежное основание, на котором строится будущее. Она проходит, как движущийся на ветру бархан. А взаимное уважение, здравый смысл — вот что по-настоящему незыблемо как скала.
— Я знаю.
— И, быть может, однажды…
— Кто может сказать наперед? Нельзя заглянуть в будущее.
— Тем более что теперь мы добрые друзья.
— Лучшие друзья.
— Потому я и решаюсь открыться.
— Прошу вас, говорите. Я чувствую, это лежит на вас тяжким грузом. Вам станет легче, если выговоритесь.
— Я ненавидел капитана.
— Я это знала.
— То есть чувствовали?
— Вы себя выдавали. Ваша ненависть чувствовалась в самом тоне, каким вы о нем говорили. Вы были так нетерпимы.
— И вот он спас мне жизнь. Я предпочел бы, чтобы это был кто угодно, только не он — так его ненавидел.
— Но это был капитан.
— Он храбрый человек, Анна. Поистине романтический персонаж, верно? Даже недостатки у него романтические, не так ли? Искатель приключений, пират. Я ненавидел его за то, что у него есть то, чего мне больше всего не хватает. Зависть — вот что испытывал я к нему. Это один из семи смертных грехов — по-моему, самый страшный.
— За что вы ему так завидовали?
— За то, что тоже мог иметь все, что имеет он.
— Вы хотите сказать, что тоже могли стать морским капитаном?
— Я хочу сказать, что тоже мог бы воспитываться в Замке, разделить общее детство с Рексом, и ко мне бы относились как к хозяйскому сыну, как относились к капитану.
— Вы утверждаете…
— …Что он мой сводный брат. Только я на три года старше. Моя мать была белошвейка, приходила в Замок выполнять заказы леди Кредитон. Она была очень красива, и на нее положил глаз сэр Эдвард, как это не раз случалось и до нее. Когда я родился, сэр Эдвард положил матери содержание, чтобы больше не показывалась в Замке. Когда подошло время, позаботился о моем образовании и взял на службу в компанию. Но меня так и не признали сыном сэра Эдварда, как капитана.
— Капитан об этом знает?
— Нет. Но я расскажу.
— Думаю, он поймет ваши чувства. Уверена, что поймет.
— Теперь они изменятся. Невозможно ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь.
— Я рада. За вас и за него. Вам обоим станет легче, если избавитесь от этой бессмысленной вражды.
— И не забудьте: что бы ни случилось в предстоящие два месяца, я непременно вернусь. Как бы я хотел, чтобы вы были с нами! Не нравится мне, что вы остаетесь в этом доме.
— Но я только для того и приехала, чтобы быть с Эдвардом.
— Два месяца, — задумчиво повторил он, — не такой уж долгий срок, но сколько всего может случиться!
— Многое может произойти даже за день, как вы только что сами убедились, — напомнила я. — Еще совсем недавно вы всей душой ненавидели капитана, а теперь преклонение перед ним берет верх над былой неприязнью. Откройтесь ему. Уверена, он поймет.
— Я вижу, вы о нем высокого мнения, — с сожалением сказал он.
Я промолчала: боялась выдать свои настоящие чувства.
Когда, попрощавшись с ним, я собралась на берег, у трапа меня поджидал Редверс.
— У меня больше не будет случая говорить с вами наедине, Анна, — обратился он ко мне. — Я вам написал.
Он вложил мне в ладонь письмо.
Мы стояли рядом, смотрели в глаза друг другу, но говорить здесь не могли.
— До свидания, капитан. Счастливого плавания.
Я стала сходить по трапу.
Мне не терпелось прочесть письмо. Оно было короткое, но в каждой строчке говорилось о любви ко мне. Это было мое первое любовное письмо.
«Любимая моя Анна!
Мне бы следовало сказать, что я сожалею о том, что произошло вчера вечером, но я этого не говорю. Я сказал, что думаю, — до последнего слова. Без вас мне нет счастья. Я люблю вас, Анна. Анна… подождите. Я уверен, не всегда будет, как сейчас. Вспоминайте обо мне, а я буду думать о вас.
Любящий вас Редверс».
Мне следовало сразу уничтожить письмо. Я должна была помнить, что оно написано человеком, который был не волен обращаться ко мне в таком тоне. Вместо этого я сложила его и ткнула за корсаж — прикосновение бумаги к телу словно Обжигало.
Меня любили!
Ко мне в комнату заглянула Шантель. Мой ликующий вид сразу насторожил ее.
— Что-то случилось, — тоном утверждения произнесла она. — Ты похорошела.
— Ерунда какая.
Схватив меня за плечи, она потащила к зеркалу. Потом, не отнимая от плеч рук, рассмеялась и развернула меня к себе. Из-под корсажа высунулось письмо. Она выхватила его с озорным смехом.
— Отдай, Шантель! — в панике взмолилась я: даже Шантель не должна была видеть его.
Вдоволь наигравшись, она позволила мне выхватить письмо. Скоро улыбка на ее лице сменилась серьезным выражением.
— Ну, Анна, — сказала она, — берегись.
В тот же день пополудни отплыл корабль.
Эдвард был в слезах. Мы наблюдали за отплытием из сада, так как я сочла неразумным водить его на берег.
— То же самое увидим из сада, — сказала я.
Так мы вдвоем провожали корабль. Слезы тихо скатывались по его щекам: это было еще трогательней, чем если бы он рыдал во весь голос.
Он вложил мне в руку свою ладошку — я крепко пожала ее.
— Два месяца вовсе не так долго, — прошептала я ему. — Не заметишь, как пролетят, и мы снова выйдем на это место встречать корабль.
Мысль о встрече несколько приободрила его.
— Можешь отмечать, как уходят дни, в своем календаре, — предложила я. На Рождество ему подарили календарь, и он не забывал отрывать каждый минувший месяц. — Сам удивишься, как быстро бежит время.
В саду появилась Моник со вспухшими, раскрасневшимися глазами. «В самом деле любит его», — подумала я. Эта мысль прозвенела во мне скорбным колоколом, но независимо от того, любила или ненавидела, она была связана с ним нерасторжимыми узами.
Завидев нас с Эдвардом, она театрально зарыдала:
— Деточка моя! Теперь мы с тобой одни!
Она тянула к мальчику руки, но Эдвард отвернулся и с каменным лицом смотрел куда-то перед собой. Как всегда, незаметно подкралась Щука.
— Пойдем, мисси, — уговаривала она. — Слезами ничего не добудешь.
Словно по сигналу, Моник завопила по-настоящему. Приблизившись к Эдварду, она взяла его за руку, но он вырвался и спрятал лицо в моем подоле, что было вовсе не в его обычае. Он не любил вести себя как маленький.
