Патриция Гэфни - Идеальная любовница
Но в глубине души необходимость лгать смущала ее, хотя она прекрасно знала, что ему самому это совершенно безразлично: прибегать к уловкам приходилось ради ее же собственного спокойствия. И хотя это было глупо, Рэйчел спросила себя, сколько раз и в скольких еще отелях ему приходилось расписываться в регистрационной книге за «мистера и миссис Хэммонд».
— Хочешь, завтра поедем на пикник? — спросил Себастьян, прерывая ее не самые веселые размышления. — В Стоунхауз-пул есть пляж. Или мы могли бы съездить на пароме в Кремилл. Можно даже искупаться, если с погодой повезет.
— Но у нас нет купальных костюмов.
— Купим.
— Только не в воскресенье.
— Ах да, воскресенье! Ну тогда искупаемся сегодня ночью. Голышом.
Это заставило ее рассмеяться, хотя она понимала, что, по всей вероятности, он не шутит.
— Я раньше никогда не купалась в море. Однажды, когда я была еще ребенком, моя семья поехала в Лайм на каникулы, но все время шел дождь, и нам ни разу не удалось искупаться. Это было ужасное разочарование.
Себастьян сочувственно сжал ее руку.
— Расскажи мне о своих путешествиях, — попросила Рэйчел, глядя на корабли в бухте. — Я один раз была в Лондоне, но мне тогда было двенадцать, и у меня сохранились только детские воспоминания. Ведь тебе везде удалось побывать?
— Ну не везде…
— Но все-таки в Европе.
— Да.
— Расскажи мне об этом.
— Я отвезу тебя туда.
Она лишь улыбнулась в ответ.
Откинувшись на спинку стула и щурясь на свет через бокал с вином, Себастьян начал рассказывать о тех местах, где ему приходилось бывать, но у Рэйчел создалось впечатление, что он говорит, лишь бы угодить ей, а вовсе не потому, что его самого интересуют когда-то увиденные достопримечательности. Поэтому, когда несколько минут спустя он умолк и рассеянно уставился на чаек, чертивших замысловатые кривые в голубом небе над мысом, она не стала понукать его новыми вопросами и позволила молчанию затянуться, пока он сам этого не заметил. Послав ей виноватую улыбку, Себастьян заговорил о планах на нынешний вечер.
Прошлым вечером они побывали в Королевском театре и посмотрели «Юбчонки», глуповатый, несколько фривольного содержания водевиль, показавшийся ему довольно пресным, а ей — волнующе непристойным. Она и вообразить себе не могла, что где бы то ни было (ну разве что в Париже или на острове Бора-Бора[50]) женщинам дозволяется появляться на публике почти без одежды. Что лишний раз доказывало, насколько она провинциальна и как мало знает, несмотря на всю свою энциклопедическую образованность.
Когда Себастьян опять умолк и нахмурился, вертя в руках десертную ложечку, она, не удержавшись, спросила:
— Что-то случилось?
— Нет.
— Может быть, ты хочешь вернуться домой сегодня, а не завтра? Сегодня должны доставить твою новую лошадь, — вдруг припомнила Рэйчел, — и если ты хочешь…
— Нет, я не хочу возвращаться домой. А ты?
Она отрицательно покачала головой.
— Честное слово, Рэйчел, я и думать забыл об этой кобыле.
— Тогда в чем же дело?
Себастьян задумчиво посмотрел на нее. Она уже решила, что он вообще не собирается отвечать, когда он наконец заговорил:
— Мне тридцать лет, Рэйчел. Со вчерашнего дня.
— Вчера у тебя был день рождения? Господи, но почему ты мне ничего не сказал!
Рэйчел осторожно коснулась его руки, стараясь понять, в каком он настроении. Себастьян рассеянно погладил ее по руке.
— Поздравляю, Себастьян. Желаю счастья. Хотела бы я знать об этом заранее.
— Это не имеет значения.
— Тебе грустно?
— Да нет, мне не грустно. Но это наводит на размышления. В таком возрасте пора кое о чем подумать, тебе не кажется? Тем более тому, кто до сих пор не слишком утруждал себя размышлениями. Многие скажут, что в тридцать начинать уже поздновато, но, я полагаю, лучше поздно, чем никогда. — Он отпил глоток вина. — Само собой разумеется, я еще не пришел ни к каким выводам относительно своей жизни, за исключением одного: гордиться особенно нечем. Но это, конечно, не новость.
Рэйчел пристально взглянула на его суровый профиль, чувствуя себя одновременно близкой ему и исключенной из круга его мыслей.
— Мне кажется, процесс самопознания бесконечен, — осторожно заметила она. — У него нет пределов.
— Да. — Себастьян поднял голову. — Но у меня такое впечатление, что ты в этом процессе ушла от меня далеко вперед.
— Может, ты и прав. У меня было больше возможностей.
Оба они прекрасно понимали, что она имеет ввиду: у человека, запертого в одиночной камере, не оставалось возможностей для чего-либо другого.
— А знаешь, — вдруг призналась Рэйчел, — теперь мне не так больно вспоминать о тюрьме, как раньше. И говорить о ней — тоже. По крайней мере с тобой.
— Я рад.
Он откинулся на стуле, взяв ее за руку и сплетая пальцы с ее пальцами.
— Ты помог мне исцелиться. Спасибо, — простодушно поблагодарила Рэйчел.
Теперь ей казалось странным, что она не сказала этого раньше.
Решительно покачав головой, Себастьян отмахнулся от благодарности.
— И все-таки иногда тебе бывает грустно. Я вижу по глазам.
— О нет, вовсе нет, уверяю тебя, я счастлива.
До какой-то степени это было правдой, но только благодаря ему. Свобода, работа, друзья — конечно, все это тоже сыграло свою роль, однако основная заслуга в ее превращении из бледного безмолвного призрака за тюремной решеткой в живую женщину, несомненно, принадлежала Себастьяну. Рэйчел перестала задаваться вопросом, мог ли на его месте оказаться кто-то другой; была ли она настолько беспомощна и несчастна, чтобы любой человек, державший в руках ее будущее, сумел пробудить в ней любовь. Нет, это было не так. Она любила его, Себастьяна Верлена. В нем была доброта, которой он сам не сознавал, порядочность, чистое, ярко выраженное благородство, до последнего времени невостребованное, но от этого ничуть не менее реальное. Сейчас он находился на середине пути, его жизнь была отягощена множеством трудных вопросов, никогда не встававших перед ним раньше. Он испытывал самого себя, пытался постичь ту самую философию, которой следовал, вырываясь из четко очерченных рамок общепринятой морали. Ей нравилась сила его духа, его неутомимость, его постоянство и упорство в преследовании цели. Как они были не похожи друг на друга! Чтобы выжить после катастрофы, разрушившей ее жизнь, Рэйчел предпочла отъединиться от бытия, по сути дела, убить в себе все жизненные проявления, хотя ее сердце продолжало биться, гоняя по жилам кровь. Их судьбы были совершенно различны, хотя ему тоже пришлось пережить какой-то удар, оставивший неизгладимый след, — холодность семьи, безрадостное, лишенное любви детство. Но он встретил вызов лицом к лицу, вступил в схватку с жизнью, принимая ее во всех ее проявлениях, какими бы причудливыми, грубыми, чрезмерно земными они ни были.
