Энн Чемберлен - София и тайны гарема
XXXIV
Когда в столице воцарились мир и спокойствие, новый султан послал за своим гаремом, и Нур Бану вместе со своим многочисленным окружением тут же воцарилась во дворце, завладев женской его половиной и частью дворцового сада. Мурада, теперешнего наследника престола, который вдруг неожиданно для всех свалился как снег на голову сразу же после восстания, немедленно отослали в Магнезию, в его губернаторский дворец. То, что, обернись события по-другому, можно было бы расценить как нарушение дисциплины, теперь выглядело как желание лишний раз продемонстрировать верность своему господину, и по этому поводу больше не было сказано ни слова.
Вначале Мурад, правда, заупрямился — дескать, он ни за что не вернется в Магнезию без Сафии, но его возлюбленная наотрез отказалась покидать столицу. Поэтому Мурад принес еще одну публичную клятву — на этот раз он дал обет и пальцем не прикасаться ни к какой другой женщине до тех пор, пока Сафия не вернется к нему. В сопровождении тридцати свидетелей он отправился в мечеть засвидетельствовать свою клятву перед муфтием. После чего, закусив до боли губу, дал обет посвятить себя безбрачию и исполнению долга перед страной.
— Клянусь, я делаю это ради женщины и ребенка, которых люблю больше всего на свете, кроме одного лишь Аллаха, — заявил он и уехал.
Он удовлетворился тем, что принялся проматывать едва ли не половину внушительного губернаторского жалованья на гонцов, которые, загоняя коней, гнали через всю Анатолию, чтобы принести ему свежие вести о здоровье его возлюбленной, а потом отправлялись назад с переметными сумами, битком набитыми любовными стихами и подарками, которыми он щедро осыпал Сафию.
Траур по великому деду моей госпожи уже близился к концу, а утроба ее все так же оставалась пустой. Вне себя от горя, моя госпожа решилась даже совершить паломничество к святому Руми, основателю ордена святых дервишей Мелвлеви, что в Конье. Его усыпальница, с незапамятных времен превратившаяся в место поклонения, была известна во всем мире (естественно, в мусульманском, как вы понимаете) благодаря тем чудесам, которые там происходили. Поговаривали, что мощи святого обладают способностью исцелять больных и увечных, возвращать зрение слепым, а также излечивают бесплодие и дарят радость материнства тем, кто уже отчаялся иметь дитя.
Мой господин тоже несколько раз упоминал о том, что не худо бы это сделать. Сказать по правде, Великий визирь никогда не отличался чрезмерным благочестием, но, возможно, он тоже почувствовал необходимость в этом — ради блага и спокойствия моей госпожи или своего собственного, не могу сказать точно, ведь эта поездка дала бы ему возможность немного отдохнуть от жены.
Ах да, совсем забыл сказать, что как раз в это время, в самый разгар приготовлений к отъезду, я снова столкнулся с синьором Андреа Барбариго. Все вышло случайно.
Есть одна вещь, которую все иностранные дипломаты усваивают почти мгновенно, едва оказавшись среди турок: если вам позарез нужно что-то узнать о правительстве, не спрашивайте об этом у государственных мужей. Либо вам вообще ничего не скажут, либо это обойдется очень дорого. Лучше спросите Моше. Моше и его жена Эсперанса были вхожи в самые лучшие дома, как в мужскую, так и в женскую их часть. Они бывали везде, замечали абсолютно все и не имели никаких предрассудков — иначе говоря, рассказывали обо всём всем, кому было интересно это знать — за разумную цену, разумеется. А если им нечего было рассказать, то они и тут не терялись, мигом заменив правду наскоро состряпанной правдоподобной байкой, и опять-таки не оставались внакладе.
В поисках какой информации прибыл к этой еврейской чете молодой Барбариго, не знаю. Честно говоря, я не так уж и сильно хотел это узнать, поскольку до нашего отъезда на юг оставалась всего лишь неделя и дел у меня было по горло. Поэтому я только кивнул при встрече и отправился дальше по своим делам, предоставив ему заниматься своими. Я не думал, что в ближайшее время мне доведется увидеть его еще раз, и очень скоро вообще забыл бы о нашей случайной встрече, если бы не одна любопытная деталь, врезавшаяся мне в память.
Моше Малчи был еще хорошо известен тем, что в доме его существовала некая тайная комната, которую он охотно сдавал всем желающим, а для каких надобностей, его это нисколько не интересовало. Выйдя из лавки, я обернулся и случайно краем глаза заметил хорошо знакомый мне портшез. Рядом с ним возвышалась не менее знакомая мне гигантская фигура евнуха. Никто не заметил меня, и портшез свернул в узкую улочку, забитую отвратительными отбросами, кишащую крысами и отделяющую лавку Малчи от соседской. Венгр юркнул за ним вслед.
«Я всегда догадывался, что в душе ты шлюха, София Баффо, — подумал я, провожая носилки взглядом. — Только шлюха, которой претит играть по мелочам. Что ж, в добрый час. К счастью, нас это теперь не касается. Мы с Эсмилькан уезжаем на несколько месяцев, и теперь тебе до нас не добраться. Счастливо оставаться!» Втихомолку поздравив себя, что мне самому не приходится таскаться за своей госпожой в столь отвратительные места, я выбросил эту встречу из головы и отправился по своим делам.
Два дня спустя мы были уже на пути в Конью.
Необходимость пять раз в день возносить молитвы — ритуал, к которому меня принудили и которого я до той поры старался избегать, давно уже перестал меня тяготить, превратившись в нечто привычное и даже приятное. Молитвы стали для меня чем-то вроде краткой передышки от забот, когда можно было отрешиться от всего и спокойно обдумать то, что меня беспокоило. Теперь ничто не заставило бы меня их пропустить. Не нужно было так сильно напрягать свое воображение, чтобы понять, что я полностью преобразился. Руми считался святым не только у мусульман, его почитала и большая часть восточных христиан, но меня это не слишком волновало. Я был рад, что могу совершить это паломничество, а кем я считал себя, мусульманином или же христианином, право, не имело особого значения.
К тому же, по мере того как мы пробирались вперед, меня все сильнее переполняла радость бытия. Чем дальше мы продвигались на юг, чем выше в горы взбирался наш караван, тем чаще возвращались к восхитительным весенним дням, когда цветущие сливовые и абрикосовые деревья наполняют воздух своим сладостным благоуханием, а под копытами лошадей расстилаются яркие ковры алых анемонов и диких гиацинтов. Время словно повернуло вспять, и мы с моей госпожой внезапно почувствовали себя так, будто оба вдруг вернулись в детство.
На дороге, по которой мы ехали, то и дело встречались пилигримы со всех трех континентов. По мере того как мы двигались вперед, их становилось все больше. Они представляли собой хоть и довольно разношерстную, зато достаточно любопытную компанию, а их искренняя вера во всемогущество святого Руми была по-настоящему заразительна.
