Энн Чемберлен - София и тайны гарема

— Дядюшка, — начал я, воспользовавшись слегка фамильярным, но широко распространенным среди рабов эвфемизмом, которым они часто заменяют обращение «господин». — Дядюшка, простите, что я позволяю себе говорить об этом сегодня, в первый же вечер, когда вы вернулись домой, но в последнее время мне все чаще приходит в голову, что для охраны вашего гарема нужно немного больше людей.

— А сколько их у нас сейчас? — осведомился Соколли-паша с тем же самым видом, с которым обычно пересчитывал своих солдат перед тем, как вести их на битву.

— У вашей супруги в услужении почти тридцать женщин, господин, — сообщил я. — А еще музыканты, вышивальщицы, поварихи, служанки и просто рабыни.

— Нет, я имел в виду евнухов, — заявил он. — Сколько их под твоим началом?

— Нисколько. Один я, господин, — ответил я, несколько удивленный таким вопросом. — И всегда был только я один.

Соколли-паша снова разразился взрывом резкого, лающего смеха:

— Похоже, ты в свои двадцать с небольшим научился тому, до чего сам я дошел едва-едва к шестидесяти. Честно говоря, во время последней кампании я и сам начал уже подумывать о том, что надо бы взять кого-нибудь тебе в помощь. Да и мне к тому же очень скоро понадобится человек, который смог бы помочь мне разбираться со счетами. Думаю, ты как раз тот человек, который мне нужен. Ну, а до тех пор покупай столько евнухов, сколько считаешь нужным. Пусть благодаря тебе мой гарем будет самым труднодоступным во всей нашей империи, если тебе от этого станет легче. Единственное, о чем я прошу — чтобы ты покупал только таких евнухов, кого сможешь держать в узде. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы твое место главного евнуха занял другой человек, и мне наплевать, что кто-то там будет говорить о том, что ты якобы молод для такой должности.

— Спасибо, мой господин.

— Абдулла, а почему бы тебе не купить одного-двух смазливых юношей из тех, кого оскопили совсем недавно? Кстати, — задумчиво пробормотал он, — а как поживает принцесса, моя супруга?

— Слава Аллаху, господин, ее здоровье не оставляет желать лучшего.

— А ребенок?… Ребенок родился?

— И умер сразу же после рождения, господин. Если помните, это случилось ранней весной.

— Ну да, ну да… Я так и понял, когда мне ничего не сообщили об этом. Или сообщили?

— Да, господин. Я совершенно уверен в этом.

— Да, ты прав. Уверен, мне непременно доложили бы, если б у меня родился сын. Сколько же их было? Двое, если не ошибаюсь?

— Трое, мой господин.

— Что ж, на все воля Аллаха…

— Да, господин.

— А как ты думаешь, Абдулла, — он замялся. — Как ты думаешь… сегодня вечером она ждет меня к себе?

Мне вдруг бросились в глаза глубокие складки в углах рта Соколли-паши, и я впервые почувствовал страх и неуверенность в себе, которые терзали его душу. Сколько раз ему приходилось сражаться с врагом, сколько раз он с боями выходил из окружения живым, когда уже и надежды, казалось, не оставалось, но никогда до сих пор мне не доводилось видеть его таким, как сейчас. Три дня, которые он провел в заложниках, захваченный своими же собственными мятежными солдатами, явно не прошли бесследно. Но даже тогда ему, похоже, не было так страшно и неуютно, как сейчас. В понимании Великого визиря иметь дело с разъяренными бунтовщиками было куда предпочтительнее, чем оказаться наедине с женщиной, думать о том, как понравиться ей, говорить нежные слова, утешать мать, еще не пришедшую в себя после смерти новорожденного сына. Для Соколли-паши все это было пострашнее любой, самой мучительной пытки. Он был неловок и хорошо понимал это, а то, что он знал свой недостаток, еще более ухудшало дело.

— Господин, — как можно мягче сказал я, — она все эти дни глаз не сомкнула, все ждала вас. Госпожа знала о вашей судьбе и ежечасно молила Аллаха, чтобы вы, живой и здоровый, поскорее вернулись домой.

Честно говоря, я надеялся, что мои слова смогут затронуть в нем некую романтическую жилку, если такая, конечно, существовала в его душе. Или хотя бы разбудят хоть какие-никакие воспоминания, чтобы ему было легче настроиться на соответствующий лад… Но, видимо, вспоминать ему было нечего.

Соколли-паша улыбнулся своей робкой, неуверенной улыбкой, которая на его смягчившемся лице теперь выглядела особенно странно.

— Скажи своей госпоже… — Он откашлялся, как будто у него внезапно пересохло в горле, и смущенно провел языком по губам. — Эээ… передай своей госпоже, дочери моего господина и повелителя Селима, что я прошу разрешения навестить ее сегодня вечером.

— Непременно, мой господин, — заверил его я. — Она будет счастлива видеть вас у себя.

После чего я отвесил ему поклон и поспешил поскорее убраться из комнаты, поскольку наблюдать его смущение было невыносимо.

Я передал слова Великого визиря Эсмилькан. В ответ она только молча кивнула. Собственно говоря, особой нужды в этом не было. Она и так не пропустила ни единого слова из нашего разговора, который доносился до нее через решетку. Вот и сейчас, когда я вошел, она стояла возле окна, глубоко погрузившись в собственные мысли.

— У моего супруга в бороде стала пробиваться седина, — проговорила Эсмилькан вполголоса.

— Неужели? — удивился я. — А я ничего не заметил.

— Да. Он красит бороду хной, и седая прядь выделяется своим ярко-рыжим цветом, а этого раньше не было.

— Думаю, это для того, чтобы солдаты думали, что он все еще молод, крепок и силен, — ответил я, подумав, что после всех этих событий вряд ли у Соколли-паши будет нужда убеждать в этом солдат. Мне вдруг вспомнилось, как он уверенно сидел в седле, железной рукой сдерживая горячившегося жеребца, как невозмутимо пробирался сквозь беснующуюся толпу, не обращая внимания на весь этот хаос вокруг, как одним прыжком взлетел на копну сена на дороге… И я подумал, что нужно непременно рассказать об этом Эсмилькан. Она должна узнать, каким героем показал себя в тот страшный день ее супруг. Ладно, сделаю это, когда будет время, решил я.

— Да, думаю, из-за солдат, — согласилась Эсмилькан.

В словах ее не было ни малейшей обиды, хотя, думаю, она не находила в этом ничего особенно лестного для себя.

Эсмилькан еще какое-то время не отрывала глаз от решетки. Она молчала, но я и без того знал, куда она смотрит. Поверх головы ее супруга, низко склоненной над очередным султанским фирманом, который он читал, взгляд моей госпожи и все ее помыслы устремились к ветке яблони, стоявшей в старинной китайской вазе.

XXXIV

Когда в столице воцарились мир и спокойствие, новый султан послал за своим гаремом, и Нур Бану вместе со своим многочисленным окружением тут же воцарилась во дворце, завладев женской его половиной и частью дворцового сада. Мурада, теперешнего наследника престола, который вдруг неожиданно для всех свалился как снег на голову сразу же после восстания, немедленно отослали в Магнезию, в его губернаторский дворец. То, что, обернись события по-другому, можно было бы расценить как нарушение дисциплины, теперь выглядело как желание лишний раз продемонстрировать верность своему господину, и по этому поводу больше не было сказано ни слова.