Кортни Милан - Искушение любовью
— Не извиняйся. — Марк поймал ее взгляд. Джессика вздохнула. — Когда мы с тобой познакомились, ты вздрагивала от моих прикосновений. И я понял, что ты так и не перестала этого делать — во всяком случае, внутренне.
Она закрыла глаза.
— Думаю, что тогда, в Шептон-Маллет, ты сказала мне правду. Ты ненавидишь меня за то, что все досталось мне так легко, в то время как тебе пришлось тяжело бороться. Ты презираешь меня за то, что я сам себе нравлюсь. И, Джессика… я думаю, ты все еще думаешь, что не заслуживаешь счастья.
Она снова вздохнула:
— Счастье всегда кончается. А когда оно уходит… это так невыносимо больно.
— Попробуй продержаться год, — предложил Марк. — Думаю, ты привыкнешь.
— Целый год счастья? — не поверила она.
— Целая жизнь счастья, — поправил он. — Ты будешь счастлива, и тебя будут окружать люди, которые тебя любят, — братья, сестры, друзья, дети… лошади, если хочешь. И кошки. И утки.
— Утки?
— Да, утки, — упрямо повторил Марк. — И еще муж.
Джессика подняла голову. В ее глазах блеснули слезы.
— Сегодня я перестала убегать от своего прошлого, — тихо сказала она. — Может быть, у меня получится не убегать от мужей и уток.
Он подсел к ней ближе, осторожно обнял и поцеловал — так нежно и невинно, словно это был их первый поцелуй и он хотел только узнать вкус ее губ. И в каком-то смысле это было действительно так, потому что в первый раз за все время Джессика по-настоящему расслабилась в его объятиях. Он обхватил ее лицо ладонями, и она ласково и неуверенно поцеловала его в ответ — как будто это было будущее, расстилавшееся перед ней. Как будто она хотела… сохранить его навсегда.
— Я люблю тебя, — сказала она. — А это особое разрешение… как ты думаешь, может быть, мы все же могли бы его использовать?
Марк поцеловал ее в щеку. Потом в другую. Потом чуть отстранился и заглянул ей в глаза.
— Нет, Джессика, — серьезно сказал он. — Думаю, что время особого разрешения истекло.
Она встревоженно распахнула глаза и крепко сжала его руку.
— Я много думал о семье, — сказал Марк. — И понял, что получение особого разрешения на брак было ошибкой. Есть гораздо более важные вещи.
Марк не думал, что для встречи с Элтоном Карлайлом, викарием Уэтфорда, маленького городка в окрестностях Лондона, ему понадобятся особые рекомендации. Тем не менее он пришел подготовленным. Он передал женщине, открывшей дверь, рекомендательное письмо и свою визитную карточку и немного подождал.
Должно быть, служанка передала карточку миссис Карлайл, потому что она появилась считаные секунды спустя. Она суетливо проводила Марка в гостиную; вид у нее был крайне взволнованный, а руки дрожали.
— Мистер Карлайл в саду, — слегка задыхаясь, сообщила она. — Я пойду и приведу его. Сейчас же.
Яркое утреннее солнце заливало небольшую комнату. Вышитая обивка на мебели слегка поблекла, но гостиная выглядела очень уютно.
— Пожалуйста, садитесь.
Вместо того чтобы тут же отправиться на поиски мистера Карлайла, миссис Карлайл распахнула боковую дверь и громко крикнула:
— Эллен! Иди сюда. У нас очень важный гость, выйди и составь ему компанию.
Марк услышал какой-то приглушенный ответ, но не смог разобрать ни слова. Миссис Карлайл стояла к нему спиной, и он не видел ее лица, но губы молодой леди, вошедшей в гостиную, были воинственно сжаты, а глаза метали молнии. Она бросила взгляд на Марка и быстро отвела глаза. Видимо, мать в это время подавала ей знаки.
Смотри, какой отличный жених для тебя! Будь с ним вежлива!
Значит, его все еще стараются свести с четырнадцатилетними девочками. Однако Эллен Карлайл, кажется, была вовсе не заинтересована в Марке как в потенциальном женихе. На взгляд Марка, она была хорошенькой — в ней действительно было очень много от Джессики, и она в любом случае не могла бы оказаться обыкновенной. Но ее длинные темные волосы были все еще заплетены в детские косички.
Эллен сложила руки на груди и упрямо подняла подбородок, как будто бы бросая ему вызов.
О да, это и в самом деле была сестра Джессики.
— Вы всегда наносите визиты так неожиданно? — поинтересовалась она, убедившись, что мать вышла.
Марк пожал плечами:
— Считайте, что я нечто вроде Иоанна Крестителя. Важен не я сам по себе, а весть, которую я принес.
Эллен вздернула бровь.
— Я должна думать, что вы Иоанн Креститель? Ваша уверенность в себе просто поражает. И какая жалость — я не захватила с собой серебряного блюда[8].
Прекрасно. Эта девочка уже ему нравилась. Марк вытащил из кармана часы и положил их на стол.
— Как мило. Но не волнуйтесь. Я понравлюсь вам через… шесть минут и двадцать две секунды.
Эллен закатила глаза.
— Умоляю, не говорите этого моему отцу. Это только подогреет его надежды, и он сделает мою жизнь совершенно невыносимой. — Она нахмурилась. — Как обычно.
— Не беспокойтесь. Я столь же не заинтересован в том, чтобы становиться вашим мужем, как и вы — в том, чтобы стать моей женой.
Эллен слегка фыркнула и надменно задрала носик. Марк почти рассмеялся от такой нахальной самонадеянности. Разумеется, она не хотела выходить за него замуж, но все же надеялась, что этого хочет он, ведь было бы так забавно ему отказать.
— Это просто смешно, — продолжил он. — Вы очень привлекательная молодая особа, но для меня вы слишком молоды. И кроме того, я люблю вашу сестру.
Эллен распахнула глаза.
— Шарлотту? Но ведь она замужем!
— Не Шарлотту. Джессику.
Румянец мгновенно сбежал с ее щек. От высокомерного безразличия не осталось и следа.
— Джессику? — медленно, почти по слогам повторила она. Ее голос дрожал. Она вдруг бросилась к Марку, упала перед ним на колени и схватила за руку. — Вы знаете Джессику? Мне не позволено говорить о ней или упоминать ее имя — никогда, ни при каких обстоятельствах… Но — скажите, как она? Она здорова? Откуда вы ее знаете? Можно ли мне с ней увидеться? Умоляю вас, я сделаю все, что вы захотите, только…
— Эллен!
Резкий, высокий голос прозвучат как удар хлыста.
— Как ты себя ведешь! Это неприлично! Сэр Марк, я прошу прощения за недопустимое поведение своей дочери.
Марк вдруг осознал, как эта сцена выглядит со стороны — Эллен Карлайл, стоящая перед ним на коленях, с блестящими от слез глазами. Эллен взглянула на отца и прикусила губу.
Мистер Карлайл объявил свою дочь мертвой. Это ему она много лет писала письма — и много лет эти письма оставались без ответа. Это он выгнал ее из дома и из своей жизни и запретил упоминать ее имя.
