Дафна дю Морье - Генерал Его Величества
— Извините меня за настойчивость, но есть одна вещь, которую вы можете для него сделать.
— Какую же?
— Когда вы и ваш совет поднимитесь на корабль, чтобы отплыть на остроdа Силли, дайте знать в тюрьму Маунт, что сэру Ричарду Гренвилю позволено бежать и воспользоваться рыбацкой лодкой, чтобы добраться до Франции.
Минуту принц Уэльский внимательно смотрел на меня, потом улыбнулся той самой улыбкой, которая так красила его непривлекательное лицо.
— Сэру Ричарду Гренвилю невероятно повезло, что у него есть такой верный друг, как вы. Окажись я в его положении, стань я беглецом, вряд ли у меня нашелся бы хоть один такой же надежный друг.
Он взглянул на Джека.
— Ты можешь это устроить? Я напишу письмо сэру Артуру Бассетту в Маунт, а ты отвези его и заодно повидай своего дядю. Я не предлагаю ему место на фрегате. Боюсь, корабль не выдержит его и Эдварда Гайда вместе.
И оба рассмеялись весело, словно школьники, застигнутые за озорством.
Затем принц подошел к кушетке и, низко склонившись, поцеловал мне руку.
— Не бойтесь, я все устрою. В ту минуту, когда мы отплывем на Силли, сэр Ричард будет свободен. А когда я вернусь, — а я непременно вернусь когда-нибудь, — надеюсь увидеть вас и его в Уайтхолле.
Он поклонился и вышел, скорее всего тут же выбросив меня из головы, но я помню его черные глаза и цыганское лицо до сегодняшнего дня…
Джек снова проводил меня до выхода из замка.
— Он никогда не забывает обещанного, в этом я могу вам поклясться. Я еще ни разу не видел, чтобы он отступился от данного слова. Завтра я отправлюсь в Маунт и отвезу письмо.
Моя миссия была выполнена, и я вернулась в Пенрин измученная и смертельно уставшая. Мне хотелось лечь, и чтобы кругом была тишина. Матти встретила меня укоризненным взглядом, а сурово сжатые губы не обещали ничего хорошего.
— Вы собирались заболеть уже несколько недель, и вот нашли местечко! В чужом доме, без всяких удобств. Очень хорошо, но за последствия я не отвечаю.
— А тебя никто и не просит, — ответила я и повернулась лицом к стене. — Ради Бога, я одного прошу, дай мне уснуть или умереть спокойно.
Через два дня армия лорда Хоптона потерпела поражение под Торрингтоном, и началось отступление королевских войск за реку Теймар. Меня все это уже не волновало, я лежала в горячке. Двадцать пятого февраля Фэрфакс с марша взял Лонстон, а второго марта через пустоши подошел к Бодмину. Той же ночью принц и его совет отплыли на фрегате «Феникс», и это стало окончанием войны на западе Англии.
В тот же день, когда лорд Хоптон подписал договор с генералом Фэрфаксом в Труро, мой зять Джонатан Рэшли получил разрешение парламента и приехал в Пенрин, чтобы увезти меня в Менабилли.
Вдоль всех улиц выстроились их солдаты, а по дороге от Труро до Сент-Остелла везде были видны следы поражения. Я сидела в носилках с каменным лицом, иногда выглядывая из-за занавесок, а Джонатан Рэшли ехал рядом, плечи его были сгорблены, лицо перерезали глубокие морщины.
Мы не разговаривали по дороге, говорить было не о чем. Переехав мост около Сент-Блсйзи, Джонатан показал пропуск часовому из армии мятежников, охранявшему переезд. Тот нагло рассмотрел нас и мотнул головой, разрешая ехать дальше. Солдаты встречались повсюду: на дороге, в дверях домиков Тайвардрета, у заставы.
Таково теперь наше будущее: придется спрашивать дозволения ездить по собственным дорогам. Но меня это уже не трогало, кончились дни моих странствий.
Не следовать мне больше из лагеря в лагерь за военным барабаном. В Менабилли возвращалась не походная дама, а просто Онор Гаррис, калека, прикованная к постели.
Но все это теперь для меня не имело значения, потому что главное заключалось не в этом.
Главное было то, что Ричард Гренвиль бежал во Францию.
28
Поражение в войне и его последствия… Они всегда тяжелы для тех, кто проиграл. Бог свидетель, мы и теперь, в 1653 году, когда я пишу эти строки, несем этот крест, но в 1646, когда положение побежденных было для нас в новинку и мы только начали усваивать этот урок, оно казалось особенно тяжелым. Особенно остро ощущали корнуэльцы утрату свободы. В течение многих поколений они умели уважать чужие взгляды, и каждый жил в соответствии с собственными убеждениями. Лэндлорды старались быть справедливыми, и к ним обычно хорошо относились, арендаторы и работники жили в мире и согласии. Конечно, случались меж нами ссоры, как часто бывает между соседями, были и семейные распри, но доселе не было такого, чтобы посторонний вмешивался в нашу жизнь и указывал, как нам поступать. Все теперь переменилось. Далеко в Лондоне, в Уайтхолле, заседал Комитет по делам графства Корнуолл и вершил наши дела. Мы не могли больше, рассудив меж собой, решать на месте, что делать в родных городах и деревнях. Нет, решения за нас принимались в Комитете по делам графства.
Для начала там потребовали, чтобы жители Корнуолла ежедневно выплачивали в казну такую сумму, что изыскать необходимые деньги было просто невозможно, потому что война разорила всех дочиста. Затем Комитет наложил секвестр на поместья всех землевладельцев, которые сражались на стороне короля. Однако у него не хватало ни времени, ни людей, чтобы заниматься управлением этих поместий, поэтому владельцам разрешили по желанию жить на прежнем месте, но из месяца в месяц выплачивать полную стоимость своих бывших владений. Стоимость эта была оценена по довоенному состоянию, а во время сражений поместья пострадали, поэтому выполнение такого постановления привело бы к тому, что не одно поколение успело бы смениться, прежде чем земли снова начали приносить хоть какой-то доход.
Целая свора чиновников явилась к нам из Уайтхолла для сбора податей, предназначенных Комитету по делам графства, и только у них в те времена водились деньги, к тому же парламент платил им жалованье. Чиновников было предостаточно в каждом городе и поселке, из них состояло множество комиссий и подкомиссий, в результате человек буханки хлеба не мог купить без того, чтобы не пойти с протянутой рукой к очередному чиновнику и не подписать какую-нибудь бумагу. Однако, помимо чиновников, назначенных парламентом, нам приходилось терпеть постоянный контроль со стороны военных. Если кому-то нужно было поехать в соседнюю деревню, то приходилось прежде всего получить пропуск у офицера, а для этого объяснить, зачем едешь, рассказать подробно историю своей семьи и в конце концов, оказаться под арестом за какую-нибудь провинность.
Я уверена, что летом 1646 года во всем королевстве не было графства разореннее Корнуолла. Неурожай больно ударил и по лэндлорду, и по работнику, а цены на зерно сразу подскочили до небес. Зато цены на олово, наоборот, упали, и из-за этого закрылись многие шахты. К осени нищета и болезни подняли голову, вновь объявился наш заклятый враг — чума, пожиная обильную жатву в Сент-Ив и западных областях графства.
