Маргарет Лерой - Жена солдата

Она смотрит на меня непонимающим взглядом, голубым, как само лето.

— И весь ствол в черных пятнах, — продолжает она. — Давно это там?

Меня снова пронзают боль и потрясение от гибели Кирилла.

— Это я положила цветы.

Бланш ждет дальнейших объяснений.

— Зачем? — спрашивает она, когда я ничего не добавляю.

— Случилось кое-что печальное. Вчера, когда ты была в церкви. Там застрелили одного из пленных рабочих.

— Что? Но это же ужасно. Почему ты раньше мне не сказала?

— Я подумала, чем меньше ты будешь знать, тем лучше.

Светлый взгляд Бланш становится испытующим. Она ощущает печаль и трагедию, стоящую за моими словами.

— Мам, это как-то связано с призраком, которого видела Милли, да? С призраком, о котором она рассказывала прошлым летом?

— Бланш, я не хочу рассказывать тебе больше, чем надо. Поверь мне. Так будет безопаснее.

— Значит, да, — говорит она. — Хорошо, мам, не волнуйся. Но я и сама начала задумываться, не был ли призрак Милли одним из людей, которые живут в тех жутких лагерях.

— Бланш, это должно остаться между нами. Я серьезно.

Она слегка заговорщицки улыбается:

— Я забуду все, что ты говорила. Не скажу никому ни слова.

Она отворачивается от меня, расстегивает свой кардиган и бросает его на стул. Она слишком непринужденная и беспечная.

— Бланш, это важно.

— Все в порядке, мам. Я поняла.

Я все еще беспокоюсь, что объяснила недостаточно ясно, что она не понимает, насколько осторожными и скрытными мы должны быть. Может быть, если я расскажу о том, что случилось с Джонни, она осознает.

— Есть еще кое-что, о чем тебе надо знать. Джонни арестован.

Бланш резко оборачивается ко мне.

— Джонни? — хрипит она. Ее лицо сморщилось. Меня испугала такая реакция: я не думала, что эта новость так сильно ее расстроит. Как неосмотрительно. Жаль, что я не нашла способа сообщить ей помягче.

Я обнимаю ее, чувствуя ее смятение. Все внутри нее закручивается, как волчок.

— Он в тюрьме в Сент-Питер-Порте, — говорю я. — Говорят, все будет хорошо. Скорее всего, его просто отправят в тюрьму во Франции.

— Это из-за его глупых-преглупых планов?

— В его комнате нашли дробовик Брайана.

— Джонни такой дурак. — В голосе Бланш пылает гнев. — Как можно быть таким глупым? Почему он не понимает, что нужен людям?

Я удивлена.

— Бланш… Я не знала, что вы встречаетесь…

— Ну, не встречаемся. Не совсем… Только иногда.

— Что значит «только иногда»?

— Мам, я ему нравлюсь. Ты же знаешь… По-настоящему нравлюсь.

Кажется, она поражена.

— Милая, я не знала.

— Почему они позволили им найти дробовик? Почему он не понял?

Позже я слышу, как она плачет в своей комнате. А плачет она нечасто. Стучу в дверь и захожу. Бланш распростерлась на кровати, как будто бросилась с высоты вниз. Ее лицо искажено плачем, в кулаке зажат скомканный носовой платок. Я сажусь рядом с ней и накрываю ладонью ее руку.

— Бланш, с ним все будет хорошо. Я правда так думаю. Такое случалось с другими жителями Гернси. Они вернулись домой невредимыми… И ты же знаешь, какой Джонни жизнерадостный, его ничто не сломит…

Она садится. Я обнимаю дочь, и секунду она цепляется за меня. Ее лицо мокро от слез, ресницы слиплись. Потом она отстраняется и вытирает лицо платком.

— Извини, я слишком эмоциональна, — говорит она.

— Милая, не нужно извиняться за то, что ты расстроена.

Бланш сморкается.

— Вот досада. Я наверняка вся красная.

Убираю прядь волос, упавшую на ее лицо. Она влажная от слез, как будто ее облили водой.

— Понимаешь, мам, — говорит Бланш. — Просто бывает, что человек уходит. И ты понимаешь, как сильно будешь по нему скучать. И даже не знаешь, как жить дальше, когда его нет рядом…

Она смотрит на меня широко раскрытыми, встревоженными глазами.

— Что такое, мама? Не надо. Пожалуйста, — просит она высоким голосом. — Ты моя мама. Ты не должна плакать. Я ненавижу, когда ты плачешь.

Глава 79

Дни становятся короче. Земля налилась спелостью и наполнилась плодами, потяжелели от ягод растущие на обочинах кусты шиповника, ежевики и бузины. Прилетели из Сибири казарки и рассеялись по прибрежным полям. Ночью можно услышать их необычные скрипучие крики.

В моем саду созрели яблоки. Дало плоды фиговое дерево на веранде, и на шелковице появились ягоды, такого роскошного насыщенного красного цвета, что кажутся почти черными. Шелковичные ягоды легко раздавить, поэтому мы едим их прямо с дерева, отчего у Милли на губах постоянно пятна яркого, похожего на вино сока. Весь остров наполнен спелостью, ощущением завершенности.

Лето клонится к осени. Иногда я вижу Гюнтера: из окна спальни замечаю, как он идет по дорожке между клумбами Ле Винерс, или во время кормления кур вижу, как он беседует с Максом или Гансом в саду.

Пару раз я прохожу мимо него по дороге. Сердце колотится в груди. Я не знаю, что произойдет. Но все оказывается легко. Слишком легко. Он вежливо кивает, а потом отводит глаза, как будто мы почти незнакомцы, люди, которые знают друг друга только в лицо, которым случилось жить в соседних домах.

Как будто мы никогда и не любили друг друга. Однажды в сумерках я вижу его в окне. Гюнтер сидит за столом и пишет письмо при свете свечи, потому что теперь по вечерам у нас нет электричества. Рукава высоко закатаны. Он глубоко задумался.

О чем он думает? Я чувствую, что-то в нем изменилось, он будто не совсем здесь. Наверное, мысленно он удалился в Баварию, к спокойствию горного пейзажа, который так любит. Там он рисовал бы и провел бы весь день в тишине. Там он смог бы написать именно ту картину, какую хотел, и мазки ложились бы плавно, словно вода, постепенно рождая картину из-под кисти.

Эвелин беспокоит меня больше, чем когда-либо. Теперь большую часть дня она спит или находится между сном и явью. Иногда я думаю: что же она видит в своих снах? Может быть, прошлое кажется ей более живым и реальным, чем настоящее, или она видит, что дом заполнен людьми и сценами из прошлого. Временами ночной сон не идет к ней, и я обнаруживаю, что она бродит по дому или саду в ночной рубашке, беру ее за руку и отвожу обратно в кровать.

В один из дней, когда я убираюсь в гостиной, Эвелин неожиданно поднимает на меня глаза. Ее лицо задумчиво и тревожно, будто она видит меня насквозь.

— Что ж, Вивьен, дорогая, — говорит она, словно ей только что пришло в голову. Как будто она продолжает какой-то наш разговор. — Так ты говоришь, что Юджин ушел на войну?