Кэтрин Гэскин - Я знаю о любви

— Нас? — прошептала я, похолодев и чувствуя, как кровь стынет у меня в жилах.

— Джо и Люк Русселы. Мы вместе перегоняли скот когда-то. Я знал, что они занимались грабежами, но меня это не касалось. Но дельце было крупное, и им нужен был помощник. Они попросили, и я пошел с ними. Все получилось не так, как мы планировали. Банковский управляющий застрелил Люка, а Джо застрелил его. Нам удалось посадить Люка на лошадь и увезти с собой, но его и Джо уже опознали. Полиции не понадобится много времени, чтобы узнать, что я был с ними.

— А тот, кого застрелили, что с ним?

Он впервые отвел взгляд:

— Мы привязали его к лошади. Но через час увидели, что он мертв. Ты понимаешь, Эмми, — мы должны были скакать без остановки, пока не увидели, что оторвались от погони. Мы не могли остановиться — это был бы конец всем нам. Пойми это.

Он снова посмотрел на меня, теперь в его глазах я увидела стыд. Я так крепко держала его руку своей рукой, что не могла разжать ее. Для меня он не был человеком, который виноват в этой бессмысленной смерти. Я не отшатнулась от него, но ничем больше не могла его успокоить…

— А другой… он ждет тебя?

— Мы разделились. Договорились о месте встречи. Там, в горах, есть лагерь. Если мы сможем туда попасть, полиции труднее будет нас выследить. Доберемся туда и будем в безопасности.

— До следующего раза, — медленно произнесла я.

Он встал, глядя на меня. Я все еще стояла на коленях у стула.

— Да, до следующего раза. Бесполезно говорить, что его не будет. Я теперь клейменый, Эмми, и мне больше ничего не остается, как идти той же дорогой.

— Тебя убьют когда-нибудь, — произнесла я леденящие слова и знала, что это было правдой.

Он спокойно кивнул.

— Да.

У него было достаточно мужества смотреть мне в лицо, пока он говорил это. Теперь я увидела, как ошибалась. Смерть его не страшила, и он не лгал себе. Он ждал ее, и я догадывалась — он хочет, чтобы это случилось поскорее.

— Нет ли другого пути? — спросила я.

— Нет.

— А на корабле? — Надежда проснулась во мне. — Я была глупой, что не подумала об этом раньше. В Сан-Франциско или в Индию. Если я попрошу Адама, он отвезет тебя. А позже, когда они перестанут тебя искать, ты можешь тихонько вернуться в Мельбурн. Адам тебе поможет. Он понимает… человеческие беды.

Он покачал головой, словно сожалея о том, что я его не понимала.

— Нет, — сказал он. — Это не так важно.

И тогда я увидела, что он искал смерти, считал ее неизбежной.

Он протянул руку и нежно поднял меня с пола. Он говорил тихо и быстро.

— Я задержался, Эмми. Я пришел за одной вещью и должен сделать это, пока нахожусь здесь. — Он порылся во внутреннем кармане и извлек оттуда клочок мятой бумаги.

— Все здесь, Эмми. Я думаю, это вполне законно. Не знаю, могут ли они конфисковать имущество преступника, но в любом случае мое имя не имеет отношения к Мэтту.

— Что ты сделал?

Он вложил бумагу мне в руку.

— Поместье Суини принадлежало мне. Мэтт потерял бы его давно, без моей поддержки — своими и твоими деньгами, Эмми. Ну, я никогда не буду в нем заниматься фермерством, так что оно твое. Оно будет твоим, как только старый черт помрет. Я завещал все отводы участка и дом тебе… как это называется, без права отмены. Да, я помню, как написал это слово. Завещание засвидетельствовал только Мэтт, но так как это касается только тебя и меня, то свидетелей больше не нужно.

Я взял с Мэтта клятву, что он будет достаточно трезв, когда пойдет к нотариусу и сделает завещание по форме. Тебе нужно только внести процент по закладной, но документ на право собственности станет твоим, имени указано не будет. Я постараюсь давать немного денег старому Мэтту, пока смогу. Ты не забудешь свое обещание присмотреть за ним, Эмми? Ты не забудешь?

Я молча покачала головой, и он сжал мои пальцы, в которых я держала документ.

— Смотри, сделай что-нибудь из этого! Постарайся сделать все, что я не сумел сделать в этой стране.

Он отвернулся от меня и снова подошел к окну. Когда он взялся за штору, я остановила его.

— Подожди! Повидайся с Розой, прежде чем уедешь. Только на одну минуту. Это ей поможет…

Он покачал головой:

— Она не поймет. Я никогда не смогу быть с ней так же откровенен, как с тобой. Ей будет проще отвечать на вопросы полицейских, если она меня не увидит. Кроме того… Я не хочу, чтобы Роза видела меня таким.

— Я не хочу, чтобы она знала, как выглядит дьявол. — И он уже повернулся, чтобы уйти, но я тронула его за плечо.

— Подожди минутку.

Я зажгла свечу и осторожно открыла двери в коридор. В столовой Джон Лэнгли держал спиртное, а у меня был ключ, врученный Мэри Андерсон. Я взяла серебряную дорожную фляжку Лэнгли, наполнила ее лучшим бренди и принесла ее Пэту. Это все, что я могла ему предложить.

— Зарой ее, когда будешь там, где надо. Он никогда не забывает о своем имуществе.

Мы оба понимали, что речь идет о Джоне Лэнгли. Пэт поцеловал меня легонько, но не как при последних встречах. Я почувствовала его печаль.

— На память, — сказал он.

Потом он исчез в темноте за верандой. Наверное, я уже не увижу его на этом свете. Он, наверное, несколько лет будет скрываться среди каменных стен, по ночам тайно и редко посещая Мэтта Суини. Снова будут происшествия, такие, как ограбление банка в Юкамунде. Это будет продолжаться, пока он однажды не встретит свою пулю, чего, кажется, ищет с тех пор, как Син занял его место на баррикадах в Стокейде.

Я вспомнила, как когда-то давно сидела в тупом оцепенении, не чувствуя, сколько прошло времени, на ступеньках гостиницы «Диггерз Армс», а в комнате лежал мертвый Гриббон. Такое же было ощущение страха, отчаяния, боли. Я подумала о том, что все они — Кэйт, Дэн, Ларри, Роза, Лэнгли — будут страдать от того, что сделано сейчас. Но я лучше их могла понять, что случилось с Пэтом. Я знала одиночество, чувство выброшенности за пределы всего близкого и знакомого.

Я подумала и о Розе, которая лежала без сна в постели и мучилась от того, что творилось в ее душе и было сродни тому, что разрушало Пэта. Его отчаяния и одиночества не облегчит никто, но мне показалось, что я могу протянуть руку Розе и возобновить дружбу, как когда-то она протянула мне руку.

Я с усилием встала и поднялась к ней.

Когда я ей сказала про Пэта, она то ли вскрикнула, то ли взвыла. Это был крик протеста, неверия и горя. В этом вопле не было жалости к себе, только к нему. Потом она, отвернувшись, продолжала безучастно лежать в постели. Из глаз ее текли слезы. Я поставила свечу и тронула ее за плечо.