Джулия Куин - Герцог и я
Он вернулся в карету и, когда она тронулась, пожалел, что не пошел пешком — его дом находился по другую сторону той же Гросвенор-сквер и он бы добрался туда гораздо скорее по дорожкам парка, между кустами и деревьями.
Но даже приди он на полчаса раньше, это не помогло бы ему — Дафны не было и здесь. Дворецкий Джеффриз доложил, что она отправилась на верховую прогулку, и Саймон почувствовал острое желание задушить обоих дворецких, словно сговорившихся спрятать от него Дафну.
— Верхом? — встревоженно спросил Саймон.
— Да, ваша светлость, — подтвердил дворецкий, не вполне понимая, отчего такое обычное времяпрепровождение вызвало столь сильное беспокойство хозяина. — На лошади, — добавил он, чтобы все уже стало до конца ясным.
— Куда? — с той же тревогой спросил Саймон.
— Полагаю, в Гайд-парк, ваша светлость. Как обычно.
Саймон не мог успокоиться: что за глупость с ее стороны! Какое легкомыслие! Неосторожность… Даже не знает, что при беременности женщинам не следует ездить верхом.
— Прикажите оседлать для меня лошадь, Джеффриз, — сказал он. — Немедленно.
— Любую, сэр?
— Самую быструю! Только сделайте сразу… А, ладно, Джеффриз, я сам займусь этим.
Он повернулся и выскочил из дома.
На полпути к конюшне его охватило еще большее беспокойство, и он сменил быстрый шаг на бег.
* * *Дафна скакала по утреннему парку, стараясь забыть хоть на короткое время обо всех своих неприятностях.
Конечно, сидеть в дамском седле совсем не то, что в настоящем, мужском, для которого она в недавние времена одалживала бриджи у Колина и затем скакала наравне с братьями по лесным и полевым дорогам вблизи от Лондона. Мать каждый раз ужасалась, когда видела старшую дочь после этих прогулок — запыленную, забрызганную дорожной грязью, порой с исцарапанным ветвями лицом. Но Дафне все было нипочем. Она любила быструю езду и не страшилась риска. Особенно если рядом верные спутники и стражи — три брата.
Однако в городе она не могла себе позволить облачиться в бриджи, сесть верхом по-мужски и гнать лошадь во весь опор. Впрочем, иногда, если выезжала на прогулку рано, когда представители высшего света еще видели утренние сны, она устраивалась в седле, как ей удобно, пришпоривала лошадь и отводила душу в стремительном галопе — как сейчас в дальнем краю Гайд-парка, где не было ни души, где ветер трепал ей волосы и вызывал слезы на глазах… Такая скачка помогала, пускай ненадолго, выкинуть из головы все, что постоянно тревожило, и была незаменимым лекарством от любви.
Дафна давно уже скрылась от сопровождавшего ее конюха, притворившись, когда тот тщетно призывал ее остановиться, что не слышит его. Ладно, потом извинится перед ним. Правда, в отличие от конюхов в их собственной бриджертоновской конюшне этот еще не знал о ее недюжинном умении ездить верхом, а потому мог за нее беспокоиться.
Но она хочет побыть одна. Ей необходимо побыть одной. И скакать как можно быстрее. И останавливаться где и когда захочет, и чтобы никто не наблюдал за ней, не видел выражения ее лица.
Дафна замедлила бег лошади, потому что въехала на участок, поросший деревьями и кустарником. Затем вовсе остановилась, глубоко вдохнула запахи ранней осени и закрыла глаза, прислушиваясь к пению птиц, к шелесту листвы…
Но вот в эти звуки вмешались другие, посторонние. Она открыла глаза, нахмурилась. Какой-то всадник показался вдали, среди деревьев и кустов. Он приближался.
Ей совсем не хотелось его общества, она ни с кем не намерена была делить свои мысли и сердечную боль, а также мимолетную радость от соприкосновения с природой. Однако впечатление было такое, что всадник заметил ее и решил во что бы то ни стало приблизиться. Что ему надо?
Дафна снова тронула лошадь, пустила легкой рысью, потом резко свернула влево и, оглянувшись назад, убедилась, что человек на лошади следует точно за ней. Ей сделалось немного не по себе. Вокруг не было никого, кто мог бы прийти на помощь, если у этого человека дурные намерения. А вдруг он какой-нибудь преступник? Грабитель? Маньяк? Пускай даже просто пьяный гуляка…
Да ведь это ее конюх! Слава Богу. Конечно, он — в доме Гастингса они все носят красные ливреи… кажется, у этого всадника красная… Или нет?.. Все равно, нужно поскорее к нему подъехать — здесь действительно может случиться всякое в такой ранний час.
От охватившего беспокойства мысли у нее немного путались, и, не отдавая полного отчета в своих действиях, она слишком сильно пришпорила лошадь, направив ее сквозь кусты и деревья прямо к тому человеку… Удар!..
Она налетела на большую ветку и сначала почувствовала, что ей не хватает воздуха, словно кто-то сдавил горло, а потом поняла, что падает… летит на землю.
Еще один удар — и она лежит на земле, на плотном ковре из осенних листьев, смягчивших падение. Но все равно боль во всем теле. И трудно дышать. Ох, как трудно дышать! Однако ведь она должна дышать. Разве можно не дышать? Тогда она умрет… Дыши, Дафна! Дафна, ты должна!..
— Дафна!
Что это? Как громко она кричит! И почему мужским голосом? Нет, это не она. Тогда кто?..
Она слышит: кто-то соскакивает с коня, направляется к ней. Шорох опавших листьев делается все громче.
— Дафна!
— Саймон? — прошептала она, не веря своим ушам и глазам.
Почему он вдруг оказался здесь? Как сюда попал?.. Но какое это имеет значение, если он рядом, если наклоняется к ней, и ей уже легче дышать, и воздух почти свободно наполняет легкие.
Она ощущает его руки на своем теле.
— Где тебе больно? — спрашивает он. — Скажи, где больнее всего?
— Везде, — отвечает она и с облегчением закрывает глаза.
Он легко притрагивается к ее векам.
— Открой глаза, — тихо говорит он. — Открой и посмотри на меня. Ты хорошо видишь мое лицо? Оно не в тумане? Она качает головой.
— Я не могу. Все ходит ходуном.
— Ты можешь, — настойчиво произносит он. — Сейчас успокоишься, и все станет на свои места. У тебя легкий шок от неожиданного удара. Успокойся и медленно раскрой глаза. Смотри прямо на меня…
Она выполнила просьбу. Не могла не выполнить — таким умоляющим, взволнованным был его голос. И она отчетливо увидела его лицо — оно было под стать голосу: тоже встревоженное и молящее. А глаза смотрели прямо ей в душу.
— Хорошо… все хорошо, — успокаивающим тоном, как с ребенком, говорил Саймон. — Здесь больно?.. А здесь?.. Ты счастливо отделалась, дорогая… А…
Кровь отхлынула у него от лица — он вспомнил… А как же ребенок? Тот, которого еще нет, но который должен появиться. Его ребенок… Их ребенок… Как же он? Что будет с ним?
— Дафна, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — тебе уже лучше, я вижу. Ответь мне.
