Вера - Алиса Клима
Вскоре сторона, где укладывали трупы, выросла, и через два часа Грязлов доложил, что было убито шестьсот двадцать три человека, из которых почти пятьдесят были женщинами и шестеро – солдатами. Составлялись списки убитых. Трое зэков, судя по всему, смогли бежать… На их розыск были отправлены пять солдат с двумя собаками. Ларионов знал, что их не найдут, но все равно отдал приказ по уставу.
Ларионов сидел за столом с комиссией. На кухне он выпил залпом граненый стакан водки, не в силах унять дрожь в теле. Он с трудом собрал волю в кулак, потрясенный массовым убийством. Будучи военным, Ларионов видел много смертей, но расправа над заключенными в его лагере была для него ударом, от которого, он знал, никогда полностью оправиться не сможет.
Дело было в том, что Ларионов находился далеко от центра и не знал всех подробностей про аресты, допросы, расстрелы, депортацию и истребление народа. Он лишь получал конечный результат, то есть каторжников. За три года службы в лагпункте он начал понимать, что происходит что-то необъяснимое, не поддающееся логике заурядного человека. Лагпункт, вмещавший от трехсот до пятисот человек, еще при предшественнике Ларионова вырос до полутора тысяч. За три года командования Ларионова – более чем до двух с половиной тысяч. Бараки продолжали достраивать ежегодно.
Его душевные мучения росли по мере роста числа заключенных, из которых как минимум тридцать процентов сидели по пятьдесят восьмой, остальные по большей части за мелкие преступления. Доля преступников, сидевших по серьезным уголовным статьям, не превышала пятнадцати процентов. Иными словами, восемьдесят пять процентов заключенных в его понимании либо не должны были вообще сидеть, либо могли бы отделаться легкими приговорами или условными сроками. Это было очень много.
События сегодняшнего дня навсегда перевернули его представление о существующем режиме. Перед глазами его были картины залитого кровью снега на плацу и эти странные позы и лица убитых людей.
И все же он знал, что сейчас нельзя думать о том, что случилось, и предвидел, что бойня могла продолжиться. Ларионов со свойственной ему быстротой реагирования думал о дальнейшей стратегии. Он боялся, что тройка может навредить бо́льшему количеству людей. Еще желательно было найти список, утерянный в сумятице на плацу полковником.
Ларионов попросил Вальку разыскать Кузьмича, но потом передумал, потому что Кузьмич занимался ранеными и был слишком потрясен, и попросил позвать Паздеева. Паздеев прошел в кабинет. Ларионов некоторое время говорил ему что-то, а Паздеев кивал, и лицо его было бледно и полно готовности служить майору. Ларионов вернулся к комиссии в горницу.
Полковник едва пришел в себя. Толстые его щеки тряслись. Он, убивший тысячи людей, не мог предположить, что могут убить его, что и он может умереть в одночасье.
Отчет Грязлова о количестве погибших воодушевил полковника. Майор и лейтенант находились в некотором оцепенении. Они были молоды и неопытны, и это оказался первый необычайный случай в их «мясницкой» практике. Прежде они просто приезжали в лагеря и расстреливали людей безо всякого сопротивления где-нибудь в лесу. НКВД часто шел на изощренные ухищрения, которые делали убийства еще более гадкими из-за степени цинизма и подлости. Людей могли долго готовить к пересылке, и когда те, собрав вещи, отправлялись через лес, их расстреливали на месте. Были случаи сопротивления, но они не носили систематического характера, так как люди часто были застигнуты врасплох: больны, слабы, голодны, напуганы, недостаточно вооружены и организованны.
Но случай в лагпункте Ларионова показал не только жестокость и беспринципность карательной машины. Ларионов впервые задумался о том, что лагеря не могли существовать так долго, если бы не покорность людей. Взбунтовавшиеся организованно лагеря могли стереть с лица земли существующую власть при определенном совпадении событий: например, если армия встала бы на сторону сопротивления. Он ужаснулся такой мысли, но сомнение относительно справедливости системы по отношению к собственному народу, которое снедало его долгие годы, возрастало и крепло. Он только не мог понять, кого винить в том, как все обернулось. Если в этом был повинен один человек, как мог весь народ быть столь безвольным и бессловесным, чтобы позволить этому человеку истреблять себя? Если же в этом было повинно много людей, как могло так случиться, что в одном месте и в одно время собралось столько безумцев с одинаковым образом мышления?
Ларионов знал искренних и совестливых коммунистов и не мог объяснить, как сборище подлецов могло заставить честных людей верить им и служить злу. Он впервые задался страшным для себя вопросом: что сделал бы он, прикажи ему расстреливать людей без суда и следствия, без должных доказательств и правосудия? Этот вопрос казался ему страшным – на войне он никогда не задавался им. Он и там шел убивать по приказу. Но на войне он знал, что противоборствующая сторона вооружена. Здесь же уничтожение казалось ему особенно противным человеческой натуре, потому что убивали безоружных и бессильных перед обстоятельствами людей.
Ларионов знал в глубине души и то, что, будь он на месте зэков, тоже схватил бы в руки топор и попытался противостоять убийству. От этих мыслей Ларионов почувствовал жар.
Он понял, что тройка была озадачена сложившимися обстоятельствами. Этим необходимо было воспользоваться, чтобы избавиться от нее.
– Вот что, товарищ полковник. Произошло неприятное событие, – начал Ларионов, – было расстреляно много народу.
– Квота перевыполнена, – сказал Грязлов.
Полковник покачал головой.
– Мы планировали ограничиться двумя сотнями голов, – процедил полковник, словно говоря про скот. – А получили шестьсот с лишним.
– Заключенные будут отсылать в центр жалобы. Кроме того, в Приказе ясно указывается невозможность превышать квоты без разрешения товарища Ежова, – вдруг сказал Ларионов. – Не будет ли вернее исключить из рапорта ненужные подробности?
Полковник тупо смотрел на Ларионова.
– А где список? – спросил он. – Надо бы отправить кого-нибудь его отыскать.
– Непременно, – сказал Ларионов. – Я думаю, этим лучше всего заняться товарищу Грязлову.
Грязлов вспыхнул от неожиданности. Ларионов редко доверял ему подобные вопросы, имея приближенных, которые обычно занимались его делами.
– Только сначала предлагаю поужинать, – сказал Ларионов с улыбкой, хотя губы его слегка дрогнули. Он еще чувствовал в ноздрях запах крови на плацу, и его подташнивало. Ощущал плотоядный страх за жизнь уцелевших людей и осознавал нависшую над его женщиной угрозу.
Полковник вздохнул. Он сильно испугался, и предложение Ларионова показалось
