Роберта Джеллис - Дракон и роза
– Пойнингс, скажите графине Ричмонд, чтобы она сейчас же пришла к королю.
У Неда не было никакого желания входить в эту комнату, но приказ есть приказ. Пробираясь посреди снующих женщин, он нечаянно увидел Элизабет и остановился в шоке. Королеву невозможно было узнать, у нее было опухшее и перекошенное лицо, глаза навыкате и открытый рот. Пойнингс подавил волнение, собрался и попытался говорить, но его голос потонул в раздирающем душу вопле; рука Элизабет в поиске опоры вцепилась в платье Маргрит и оторвала рукав, оставив на коже графини длинную красную полосу.
– Мадам, – в отчаянии сказал он в то время, как Элизабет перевела дыхание и вцепилась в руку Маргрит, – герцог Бэдфорд просит вас прийти к королю.
Первая часть злого ответа Маргрит утонула в очередном крике Элизабет, и Нед уловил только «старый осел Джаспер», и затем «во время родов редко лишаются отцов, но с Генрихом это может случиться».
Пойнингс был рад уйти даже с таким неудовлетворительным ответом, потому что с его точки зрения обстановка в туалетной комнате была намного лучше, чем снаружи.
Генрих был бледен и вздрагивал, безрезультатно пытаясь избавиться от приступов рвоты, потому что ничего не ел. Не имея под рукой никаких лекарств, Джаспер и Пойнингс попытались помочь ему, чем могли. Дверь распахнулась.
– Ваша Светлость, идите скорее сюда! – закричала женщина.
Генрих, пошатываясь, встал на ноги, оттолкнув от себя Джаспера и Неда. В спальне Элизабет, которая теперь оказалась полна великолепно одетых людей, все расступились, давая ему дорогу. Генрих, тем не менее, ничего не видел. Он был оглушен криками Элизабет. Вдруг, как будто звук обрезали ножом, наступила тишина, и раздалось несколько раз продолжительное хныканье, а затем после тридцати секунд безмолвия пронзительный детский крик.
Маргрит появилась перед сыном. Кровь капала с ее рук, Элизабет содрала кожу с них, ее волосы торчали в беспорядке, платье было разорвано в клочья, а плечи и руки были испещрены царапинами, но в ее глазах светился триумф, а звук голоса был похож на победную песню.
– Мальчик, князек, чудесный, здоровый мальчик!
– Элизабет? – прохрипел Генрих.
– Великолепно, – гордо ответила Маргрит. Она говорила, что Элизабет будет прекрасной женой, и была права. Маргрит взглянула на своего сына с остатком былого неодобрительного отношения. – Не могу тебя благодарить за то, что испугал ее и довел до такого ослабленного состояния. Когда мы исправили положение, сделанное тобой, и она поняла, что необходимо сделать, она была умницей. Немного спустя ты можешь подойти к ней и поблагодарить за сына.
– Слава тебе, Господи, – прошептал Генрих, а в следующий момент он полуистерически смеялся, опускаясь на колени, чтобы помочь Пойнингсу, – Пойнингсу бесстрастному, Пойнингсу невозмутимому, – который упал в обморок.
ГЛАВА 17
Ричард Фокс открыл дверь и замер с протянутой рукой. Приятный тенор напевал веселую французскую песенку, а он знал, что в спальне должен был находиться один король. Фокс бесшумно вошел, и его проницательные глаза потеплели. Тюдор пел. Даже в наименее официальной одежде он выглядел великолепно, но что Фоксу показалось необычным, не работал, склонившись над столом. Поставив одну ногу на подоконник, король любовался яркими красками осенних цветов и пел. Фокс не знал, почему это показалось ему удивительным.
Генрих любил музыку, хорошо пел и имел все основания быть счастливым. Его наследник здоров, а жена постепенно поправляется после родов. Более того, женщина не может быть причиной его беспокойства. Весь двор знал, а вскоре и вся страна узнает, как Элизабет льнула к нему. И было неприлично нарушать его покой своими проблемами. Фокс поддался было искушению оставить Генриха наедине с его радостью, но король ждал его, и, по правде говоря, проблемы не станут менее серьезными, если их отложить.
– Ваше Величество.
Генрих обернулся с улыбкой.
– Входи, входи, мой маленький Фокс.
– Я пришел побеспокоить вас, Ваше Величество.
– Ты ошибаешься. Ничто не может беспокоить меня. Ты в силах заставить меня работать, но беспокоиться – нет.
– Надеюсь на это. Во-первых, Ваше Величество, вам необходимо вернуться в Лондон. Продолжает расти вражда между Бретанью и Францией. Обе страны требуют вашей поддержки, и Мортон не может больше лавировать между ними.
– Прокляни, Господь, Францию и всю ее жадность. Они заглатывают одно герцогство за другим, пока вся Европа не станет одной большой Францией. Они захватывают беспомощного старика и двух девочек, – ни милосердия, ни справедливости, одна только жадность.
– Мы не можем позволить себе обрести врага в лице Франции, Ваше Величество. К тому же регент Анна имеет причину для недовольства. Герцог Фрэнсис предоставил убежище герцогу Орлеанскому, которого изгнала Анна.
Генрих вздохнул.
– Да, знаю. Я бы не хотел, чтобы Фрэнсис был менее добр, потому что, возможно, в этом случае я не был бы жив и определенно не был бы королем. Но все равно глупо с его стороны давать Франции повод к войне. Нет, не начинай мне рассказывать о том, какую пользу он надеется извлечь из герцога Орлеанского. Ему бы следовало видеть, что… Хорошо. Я еду. Возможно, есть какой-то способ спасти Бретань, но боюсь, что… Я могу сделать не более того, что в моих силах. К тому же, как ты сказал, у меня нет никакой возможности бросить вызов Франции.
– Есть кое-что похуже.
– Да, Ричард, я знаю, – усмехнулся Генрих. – Мы настолько хорошо знаем друг друга, что я не верю, что ты мог считать войну между Францией и Бретанью достаточной причиной для моего беспокойства.
Тем не менее Фокс не решался говорить. Он знал, к своему огорчению, насколько неестественно Генрих относится к смерти по политическим мотивам. После восстания на севере братья Стаффорды были схвачены. Не было никаких сомнений в том, что они виновны в измене. Они подняли вооруженное восстание против своего короля. Но совету потребовалось яростно спорить на протяжении долгой ночи, а герцогу Бэдфорду даже умолять своего племянника, стоя на коленях, чтобы убедить Генриха отдать приказ о смертной казни. Но даже таким образом они не смогли заставить его приговорить к казни младшего брата, который, по мнению Генриха, заблуждался. А в день казни приговоренные выглядели спокойнее короля. Не то чтобы Фокс собирался теперь просить смертной казни для кого-либо. Просто следующий вопрос был очень чувствительным для Генриха.
– Ну, маленький Фокс? – подтолкнул Генрих.
– Внезапно возникло много разговоров вокруг графа Уорвикского, сир.
Лицо короля потемнело. Он чувствовал угрызения совести за то, что держит этого ребенка в тюрьме, но вместе с тем не осмеливался освободить его. Даже в укромном и хорошо охраняемом месте Уорвик будет представлять для Генриха крайнюю опасность. Если бы этот ребенок оказался на свободе или попал в руки врагов короля, людей из Йорка, то восстание, которое он так легко подавил, могло бы стать для него реальной угрозой.
