Сюзан Ховач - Богатые — такие разные
— Это действительно меняет многое. Теперь мне будет гораздо легче сносить ваши измены… будет легче понять вашу привязанность к мисс Слейд. Болезнь вернулась к вам после смерти Джея, и она помогла вам справиться с нею.
Его рука обняла меня крепче. Помолчав, он тихо проговорил:
— Сам не знаю, почему пустился в эту глупую переписку с ней… нет, вру… Знаю. Каждый раз, когда меня начинает окончательно выматывать эта нью-йоркская жизнь, я все чаще думаю о ней. Она словно часть некой романтической иллюзии… Это бегство в Европу, возвращение в забытую молодость, все эти отвратительные средневековые фантазии… я ни в грош их не ставлю, не верю в них, и все же иногда не могу устоять против того, чтобы не предаться им… Но я остаюсь реалистом, Сильвия. Моя реальность — это вы, моя реальность — это Нью-Йорк, и я не забываю об этом даже когда пишу мало благоразумные письма Дайане Слейд.
— Она знает о вашей болезни?
— Слава Богу, нет!
Рука Пола соскользнула с моего плеча. Он стал снова сплетать пальцы, но я накрыла их своею рукой.
— Не надо, Пол. Все будет хорошо.
— Разумеется. Но что мне, черт побери, делать с О'Рейли? Я не могу его уволить. Он слишком много знает обо мне.
И я, наконец, услышала полностью историю аферы Сальседо.
Пол говорил целый час. Я долго не выказывала своей тревоги, но когда он сказал: «О'Рейли знает, что я солгал суду» — не сдержала возгласа отчаяния.
— Глупо, что я рассказываю вам об этом, — проговорил он наконец. — Я в состоянии понять, что это шокирует вас больше, чем моя болезнь.
— Да, — отозвалась я, — и если вы наконец почувствовали, что можете мне об этом рассказать, то это только к лучшему. Пол, я всегда была уверена, что справлюсь с ролью вашей жены, пока буду знать: вы честны со мной. Я в состоянии вынести любую правду. Мое дружеское отношение к вам могла бы подорвать только ложь. Я была готова откликнуться на призыв Теренса только потому, что чувствовала — вы меня обманываете, и стала считать бессмысленной свою веру в вас.
— Мне придется удалить его из дома, — проговорил Пол, снова сцепив пальцы. — Я дам ему повышение. Ничего другого я сделать не могу. — Он повернулся и посмотрел на меня. Лицо его было бледным и напряженным. — Вы останетесь со мной?
— Да. Если мы сможем быть честными по отношению друг к другу.
— Но моя болезнь…
— Это для меня ничего не меняет. Вы по-прежнему остаетесь Полом.
Он посмотрел на меня так, как будто хотел верить моим словам, но не осмеливался из страха, что плохо меня понял. Инстинктивно чувствуя, что не должна выказывать ни малейших признаков жалости, которая не могла бы не быть для него унизительной, я наклонилась к нему и страстно поцеловала в губы.
Его реакция была безудержно пылкой. Я видела, что он в конце концов позволил себе поверить — люблю его, несмотря на его недуг. И хотя тот же инстинкт предостерегал меня от того, чтобы отдаться ему сейчас, когда он так изнурен припадком, я не стала ему противиться. Если бы он подумал, что я его отвергаю, наши отношения разрушились бы непоправимо.
Я делала все, что могла, но когда фиаско оказалось для него невыносимым, он без единого слова отказался от дальнейших попыток и стал одеваться. Лицо его было совершенно неподвижно. Он не посмотрел на меня и, сказав, что погуляет перед ленчем, не оглянувшись, вышел из комнаты.
Я осталась одна. У меня было ужасное ощущение, что я потеряла его навсегда, подобно тому, как потеряла его Элизабет девятью годами раньше, и, зарывшись лицом в подушку, я рыдала, пока не вытянулась на кровати, совершенно обессиленная. Наши мученья представились мне бесконечными. Насколько я могла заглянуть в будущее, отчаяние казалось мне безысходным.
Он чувствовал себя вполне нормально все время, пока мы оставались в Бар Харборе, но когда вернулись в Нью-Йорк, случился еще один припадок. Мы снова сидели вдвоем, обсуждая домашние дела перед его отъездом в офис, но его пугал рецидив после такой непродолжительной ремиссии и угнетал страх перед тем, что он мог свалиться на глазах у публики. Это случилось, когда он вернулся от врачей. Он показался самым знаменитым специалистам, его всесторонне обследовали, но доктора диагностировали только эпилепсию, перед которой были бессильны. Ему порекомендовали не волноваться, избегать перегрузок бурного мира бизнеса, и лишь умеренно заниматься физическими упражнениями, чтобы не перенапрягать пусть и закаленный организм. Ему посоветовали также регулярно принимать его лекарство, но Пол ненавидел прописанные таблетки и говорил: они притупляют его ум, требуют усилия для каждого движения и он чувствует себя от них плохо. Раньше он никогда не принимал лекарство регулярно в течение сколько-нибудь продолжительного времени.
— Но надо же хотя бы попытаться соблюдать указания врачей! — настаивала я, однако, Пол повторял, что в свое время его вылечили не доктора, а собственный отец.
Он смело отказался от таблеток и составил себе жесткий график физических упражнений. Я видела, как все его мысли сосредоточились на здоровье в могучем стремлении к преодолению физической слабости, и вскоре, вопреки ожиданиям врачей, его состояние стало улучшаться. Он снова погрузился в дела в офисе, понемногу включался в светскую жизнь, а в октябре впервые после того ужасного утра в Бар Харборе попытался заняться со мной любовью.
Это второе фиаско было очень тягостным для нас обоих. Тогда, в Бар Харборе, Пол сказал мне: «Когда я буду чувствовать себя лучше, все будет в порядке» — и поскольку это представлялось очевидным и разумным, у меня быстро пропало ощущение безнадежности. Но вторая неудача, когда оба мы были в хорошей физической форме и неуставшие, потрясла меня почти так же, как и Пола. Мы попытались поговорить об этом, но не смогли. Оказалось, что ему нечего сказать, да и я была не из таких неразборчиво-откровенных женщин, как, например, Кэролайн Салливэн, которая могла так же беспечно рассуждать о столь деликатных вещах, как и о погоде.
Трещина между нами расширялась. Я никогда не думала, что могла бы почувствовать себя такой несчастной, как тогда, когда у Пола случился очередной припадок.
Он плавал в бассейне и, если бы не сила и сноровка, с которой Питерсон вытащил его из воды, вполне мог бы утонуть.
К тому времени Теренс уже давно получил повышение по службе, и об этом происшествии мне сообщил прибежавший в мою комнату Герберт Мейерс, занявший место О'Рейли.
— Никто не должен ничего знать. Я запрещаю говорить об этом, — строго предупредила я, добежав до бассейна.
Бледный как полотно Питерсон ответил:
