Третье февраля - Макс Костяев
***
Однажды, я проснулся оттого, что меня стала мучать жажда. Первым делом взглянул на свои наручные часы — время отсчитывало третий час ночи. Набросив на себя легкое одеяние и укутав босые ноги в бурые тапочки, я вышел в коридор, тихо притворив за собой дверцу. Свет зажигать не стал: несмотря на глубокую ночь, Соня и Таня могли непременно проснуться. Слишком уж чутким был их сон. Благо мне сопутствовала луна, сквозь прорези из стекла освещая мне путь. Я на цыпочках стал двигаться в сторону «мерцающего столпа», но внезапно остановился, потрясенный.
Я услышал, как в комнате кто-то тихо плачет. Это была комната Тани. Я подошел к двери вплотную и прислушался. Какое-то время еще слышались всхлипы и сопровождающие их тяжелые вздохи. Постепенно они угасли. Подумав, что Таня, верно, успокоилась и заснула, аккуратно ступая, я принялся отдаляться в свою комнату — жажда отступила, как будто слезы девушки промочили мое горло, но замочная скважина неожиданно щелкнула под воздействием проворачиваемого в ней ключа. На пороге стояла она: черные волосы беспорядочно растрепаны, из глаз, ручейками проложившие себе путь, все еще текли слезы. Девушка дрожала и бесшумно шевелила бледными губами.
— Таня! Танечка, что…
Она прервала мой рвущийся из глотки крик. Молниеносно оказавшись рядом, Таня притянула меня к себе и, обняв за шею, поцеловала. Ее губы все еще дрожали. Глаза металлическими сверлами бурили мою душу, пытаясь понять, что я буду делать дальше. Я был убит. Непременно убит ею в ту секунду, как наши уста соприкоснулись.
Она ждала и, на секунду отчаявшись, хотела поцеловать меня снова, но мои руки, оказавшись на ее стане, прервали попытку быть убитым ей окончательно.
— Неужели я вам ни капли не мила? — спросила она тогда и с надеждой посмотрела на меня.
Я промолчал, но руки от ее талии не убрал. Чувствуя, как ладони наполняются теплом ее тела, я аккуратно притянул девушку к себе и легонько поцеловал в макушку.
— Танечка, поймите меня правильно…
Такое начало ей явно не понравилось, и она пожелала отстраниться, чего, конечно же, я сделать не позволил, лишь сильней прижав ее к своей груди.
— Вы самая прекрасная девушка на свете, которую я когда-либо встречал и которую хоть на секунду мог бы вообразить в будущем. Вы свеча из самого благородного воска, которая должна освещать жизненный путь того странника, который, запутавшись в темноте, пойдет на ваш свет. Боюсь, что мой мрак души потушит ваше золото.
— Не потушит.
— Потушит. Вы уж меня простите, но я видел ваши записи в дневнике. Я знаю о вас намного больше, чем вы бы могли себе представить. Непременно еще найдется тот, который…
Она приложила свои мягкие пальчики к мои губам, вновь прерывая мою пылкую речь. Вмиг преобразившись, Таня набросила на лицо холодно-надменный вид.
— Знайте же, что в этот самый момент вы можете потерять меня навсегда.
— Не говорите ерунду, — отмахнулся я. — Мы можем продолжать жить как раньше.
Таня отстранилась и закрыла за собой дверь. Еще какое-то время я стоял, прислушиваясь к звукам в комнате девушки.
За холодным, поглощающим свет деревом снова стал слышен ее плач.
VII
Два последующих дня Таня старалась избегать меня, впрочем, и я не знал, как нам общаться далее. Выходило так, что мне призналась в своих самых благородных и благосклонно настроенных чувствах девушка, о чьей красоте внешней и душевной я и мечтать не мог, в то время как я, злостный привереда, решил омрачить момент и вовсе отвергнуть ее любовь.
В мысленном потоке я написал на последней страничке своей скудной научной работы следующую запись:
Неужели нам для счастья, которое вот, буквально в трех метрах за дверью, плачет, смеется, радуется, печалится, заботится и переживает, нужно еще что-то? Тогда отваживаюсь спросить, что это такое и почему оно для себя слишком много требует? Правду ли говорят, что, теряя, мы находим большее? Нужно ли нам это? Стоило ли терять возвышенное, чтобы отыскать что-то сильнее божественного света?
Возможно, я просто обожествляю Танечку. По крайней мере, я возвышаю ее именно на такую ступень, ведь ничего более прекрасного я ранее не видывал и более, верно, уже никогда не увижу. Мало видеть ее красоту телесную: ясные очи, румяное лицо, тоненькие пальчики и пропорциональную фигурку — нужно проникнуться ее смехом, слезами, ролью матери, страдалицы и невероятно сильной женщины. Но даже перечисленное не дает полное понимание благолепия девушки. Сим нужно непременно жить и дышать.
Жить и дышать.
Сорок восемь часов я попросту слонялся между домом, университетом и решил закончить кабаком с ироничным названием «Разбитые». Такое мне явно подходило, ведь по сути, отказавшись от Тани, я разбил самого себя.
Выпил стакан пива, за ним еще один и еще. Не помогало. Не получалось утопить в ржаной золотистой жидкости черные волосы и нежную душу. Сменил напиток на более крепкий. Водка разливалась внутри каким-то другим ощущением: не грусти, легкой обреченности и подступающей пессимистичности, а светлым равнодушием, слегка переходящим в неспокойное, но все же более отвлеченное состояние. После вслепую выпитой бутылки мысли о Тане оказались за каменной стеной, увитой темно-зеленым плющом. Я чувствовал, как воспаленная черепная коробка пытается вернуться в привычную явь и словно тараном предпринимает попытки пробиться сквозь стену. Таран, к счастью, затопило «огненной жидкостью», которая начала действовать в избытке не сразу. По мере того как она всасывалась в кровь, меня тянуло выпить еще, и так по кругу, до тех пор, пока в глазах разом не потемнело.
— Нет, вы просто посмотрите на этакую скотину! — кричал какой-то гражданин с неприятными черными усами. — Все приличные люди сидят и культурно выпивают, в то время как эта свинья, — тут он показал на меня пальцем, — напился, как это, братцы, говорится, в стельку. Благо не буянит, не то я бы показал этой пьяни его место.
За столиком дружно загоготали его приятели. Возможно, в другом состоянии я пустил бы дело на самотек, но водка придала геройства. Без лишних слов я влез в неравную драку, обреченную кончиться для меня весьма плачевно. Тем не менее мне удалось уложить двоих, в том числе обидчика, после чего двое других набросились на меня из-за спины и, повалив на пол кабака, избили. Истошные женские крики, брань других разбуянившихся алкашей побудили в кабаке хаос. Те, кто били меня, уже ввязались в общую драку. Пригибаясь от летающих
