Зия Самади - Избранное. Том 2
— Но что мне делать?… Что я могу?.. Один я на этом свете, некому мне помочь…
— А мы! Мы-то на что? — закричал Гани в гневе и досаде. — Ты что думаешь, мы расспрашиваем тебя из любопытства, а сюда приехали погулять да развеяться, отдохнуть под плеск воды? Эх, вы, янчи, янчи, так, видно, и умрете рабами, как родились…
— Сынок, а тебе зачем вмешиваться в нашу беду? Из-за нас ты навлечешь на свою голову новое лихо, мало тебе без нас забот?…
— Значит, пожалел меня? — холодно рассмеялся Гани. — Ну, спасибо, Момун-ака. Только запомни. Лучше умереть от голода и холода, лучше сгнить где-нибудь под забором как собака, но честь свою нельзя ронять ни перед кем! Ладно! Черт с тобой!.. Живи словно черепаха, прячась в панцирь со своим горем. Ты нам скажи только одно — назови имя того подлеца, что отнял у тебя твою дочь силой. Кто он?
— Сын кулустайского сельского старосты — шанъё…
— Поехали, друг! — сказал Гани и резко поднялся. Махаматджан вскочил следом за ним. Они направились к коням, не слушая Момуна, который просил их остаться попить чаю. Он даже попытался удержать коней, но джигиты двинулись в путь.
Проводив их, мельник сел на камень у дороги. Горе так измучило его, что он был не в силах больше держаться на ногах. Слезы вновь заструились по морщинистому лицу.
Подошла жена, приготовившая угощенье.
— Вставай же, чай уже вскипел. А гости где? — она огляделась. — Уехали?! Ах, как стыдно, даже чаем не угостили.
Момун было приподнялся, но тотчас снова тяжело опустился на камень. Айшам попробовала ему помочь, но муж молча оттолкнул ее руку и стал смотреть на дорогу, по которой уехали два джигита. Айшам пристально поглядела на мужа и тоже уселась рядом с ним. Они жалели друг друга, прятали друг от друга слезы. Уже два дня прошло, как случилась эта беда, это ужасное событие… Да, им нелегко жилось, но эта радость всегда ждала их в доме — их дочь Зайнап… А теперь ее нет с ними — и свет померк, и дом стал похож на могилу, а они сами — на мертвецов. Кто им поможет?
В ту ночь, когда украли дочку, Момун пошел за помощью к хозяину мельницы. Но, развалившись на постели, не поднимая головы от подушки, бек сказал сквозь сон: «Мало тебе, дураку, за то, что не умел держать дочь в твердых руках… Проваливай…»
Ответ бека, которому он служил верой и правдой всю свою жизнь, стал последней каплей. Момун поклялся ни одной живой душе не открывать своего сердца, не рассказывать о своих горестях. И, может быть, поэтому он ничего не сказал даже Гани, которому доверял всей душой, которого любил всем сердцем… Прижавшись друг к другу, муж и жена сидели на камне, сами словно окаменев.
* * *Короткими летними ночами светильники в домах дехкан гаснут рано. Бедняки, которые еще перед рассветом уходят в поле и там трудятся до заката солнца, вернувшись с приходом сумерек домой, быстро расправляют жесткие постели и ложатся. Не успеет человек голову к тощей подушке склонить, а уже спит беспробудным сном наработавшегося труженика.
Перевалив через гору и миновав лощину, Гани и Махаматджан достигли Кулустая, который тоже считался селением янчи — здесь жили выходцы из Чулукая.
— Что за человек Момун-ака, даже имени своего обидчика не назвал, — чертыхнулся Гани, когда они подъезжали к селению.
— Да чего ты от него хочешь? Бедный Момун-ака… Всю жизнь на чужих гнул шею, не видел ни покоя, ни радости. Потом он знает твой нрав, боится за тебя — натворишь делов, что сам не расхлебаешь, а он себя будет виноватым считать, — ответил Махаматджан.
— В этом селении около десятка шанъё. Какой из них нам нужен? Не зная имени, как его найдешь?
— Давай заглянем вон в тот дом, где огонь горит, там и спросим, — предложил Махаматджан.
— Ты что, рехнулся? Да в эту пору свет горит только у баев да шанъё, у мулл да беков, они днем выспались, пока батраки на них работали. Пойди спроси — сразу укажут дорогу в ямул…
— Ну тогда сам думай, что делать, — усмехнулся Махаматджан. Хотя товарищи всегда держались на равных, решающий голос все-таки принадлежал Гани. Всегда выходило так, как он предлагал, и Махаматджан давно уже перестал с ним спорить…
— Хватит смеяться, тыква! Давай лучше думать, что предпримем. Постой, а помнишь ли ты про тетку Хажу?
— Какую Хажу ты имеешь в виду? Тут в любую дверь стукни — отзовется Хажа или Хажахан, Хажагуль или Хажабуви…
— Ну та, Хажа-медведица?
— Ты говоришь про сестру Шерипа?
— Да, про нее…
— Чего это ты про нее вспомнил? Это же не баба, а настоящий мужик…
— Да, она стоит десятерых таких, как ты!.. А коли сядет на коня, любого джигита обставит.
— Ну, нашел Рустам-палвана в юбке.
Остановив коня у небольшого домика на восточной окраине села, Гани спрыгнул на землю и, отдав поводья другу, осторожно подошел к двери. Судя пс неказистому виду, это был домик какого-то бедняка. Джигит тихонько постучал в окно.
— Есть кто дома? Я спрашиваю, есть кто живой?
— Кто там?.. — послышался сонный женский голос.
— Я из города, посыльный.
Услышав о посыльном, женщина, видно, перепугалась и замолчала от страха.
— Не бойся… Только скажи, где живет Хажа?
— А-а-а-а, — голос у женщины дрожал, — а вам какая нужна? — Она подошла к окну. — Хажа белоносая? Или Хажа плосконосая? Или Хажа — болтунья? — В голосе женщины слышалась великая готовность угодить важному человеку из города.
— Сестра Шерипа!
— А, тогда ясно, — женщина высунула голову в окно. — Мы ее называем Хажа-медведица. Ее дом найдете так: вон там, за деревом, повернете вправо, потом спуститесь вниз вдоль арыка, не доходя до моста, повернете налево. Перед ее домом растут два тополя…
— Слушай, а ты сама, случаем, не Хажа-болтунья? — прервал ее Гани и, не дослушав до конца, повернул назад.
Немного не добравшись до места, указанного женщиной, путники увидели на озаренной луной поляне огромную тень женщины, которая вела теленка с водопоя…
— Тьфу ты, напасть, не сидится тебе, бродишь черт знает где! — Подойдя к забору, женщина подхватила теленка и легко переставила его через изгородь.
— Видел? Вот ее-то я и имел в виду!
— Ну и баба! Ну и баба!..
— Здравствуйте, Хажахан-хада[9], — издали поздоровался Гани.
Хажа, отличавшаяся острым зрением, сразу узнала Гани:
— А, это ты, палван, что ты здесь делаешь, ищешь кого?
— Эх, тетушка Хажа, каждый раз, как вижу тебя, силой твоей не налюбуюсь!..
— Э, братишка, не шути с теткой. Слезай с коня, добро пожаловать в дом…
— Спасибо, тетушка, тороплюсь, потом как-нибудь.