Зия Самади - Избранное. Том 2
Гани одним ударом вышиб дверь и, ворвавшись в комнату, гаркнул:
— Правда! И этот шайтан — ты!
На ужас Тусука было и смешно и отвратительно смотреть. Он кинулся на одеяла, закрыл голову подушкой и, трясясь всем телом, запричитал:
— Ой, смерть моя, ох, смерть моя!..
Гани расхохотался. И Зайнап, столько пережившая за два последних дня, тоже смеялась, на минуту забыв обо всем.
— Переодевайся, сестренка, сейчас — поедем, — сказал ей Гани и повернулся к Тусуку. — И эта мразь еще девушек ворует? Тьфу! — Гани с омерзением сплюнул и пнул в зад валявшегося у его ног и дрожащего от страха Тусука. — Ну, как? Будешь еще издеваться над бедными, обижать сирот?
— Не-е-т, не-ет!
— Поклянись!..
— Пусть меня покарает аллах!.. Пусть сгорит мой дом!.. Пусть…
— Ладно, достаточно и первого. Все остальное, если понадобится, я сам сделаю, без аллаха. В общем, слушай меня внимательно: если ты что-нибудь сделаешь во вред Момуну-мельнику, я расправлюсь и с тобой, и с твоим отцом, и со всеми твоими родичами и холуями. Я тебе обещаю это! Понял?!
— П-п-понял..
— Дай-ка я на тебя еще посмотрю, чтоб лучше запомнить может, еще свидимся… — Гани приподнял одеяло, которым закрывался Тусук, и тут же бросил его, сморщив нос. — Тьфу ты, вонючка. Надо же, в штаны наделал… Эх ты, заячье сердце!..
Взяв Зайнап за руку, Гани вывел ее во двор.
Девушка еще не могла прийти в себя. Мужество ее спасителя, который не побоялся так просто ворваться в дом Ходжака, считавшегося выше всех в округе и почти ни с кем даже не здоровавшегося в селении, его деликатность и доброта к ней, потрясли Зайнап. Когда Гани взял ее за руку, она почувствовала, что пошла бы вот так за ним хоть на край света…
Махаматджан вместе со старым слугой держали наготове трех оседланных лошадей.
— Эй, эй, — закричал слуга, вдруг увидев девушку, — а ее вы куда?
— В ямул запрячем эту дуреху за то, что не слушается она хозяина!..
— Нет, нет, тут что-то не то! Девушку я не отдам! — испугался начавший понимать в чем тут дело старик.
— Эй, старый холуй! Не лезь лучше!
— А что я скажу хозяину, ведь шанъё убьет меня! Завтра же повесит меня на карагаче! Лучше убейте меня сразу! — Старик был испуган до смерти, от страха даже его непрестанный кашель сразу пропал.
— Ладно! Сделаем так, что тебе твой хозяин и слова не скажет, — ответил Гани и, связав старику руки и ноги, одним махом закинул его сухое тщедушное тело на крышу. — Уж очень ты предан своему хозяину, вот и полежи на ветерке, дожидайся его!
Подъехав к дороге, ведущей в Булукай, всадники увидели, что Хажа-медведица поджидает их.
— Уф, как я тут волновалась. С добычей, значит, вернулись! Молодец, Гани! — обрадовалась она.
Услышав имя джигита, Зайнап встрепенулась. Девушка вспомнила — года три назад она видела мельком Гани, когда тот приезжал к ним на мельницу. Но тогда он показался ей совсем юным парнем. А теперь это был могучий молодой мужчина. Девушка украдкой бросила на него взгляд… Потом еще один и еще… Ей трудно было оторвать от него взор.
— Забирай нашу добычу себе! — сказал Гани. — Отвезешь ее в Булукай к деду Рахиму. А мы не позже, чем за неделю, найдем Бавдуна и доставим его туда же. Тогда и сыграем потихоньку в доме Рахима свадьбу.
Услышав о свадьбе, Зайнап благодарно посмотрела на Гани. Но рядом с любимым — Бавдуном — место в сердце теперь занял и ее спаситель. Девушка чувствовала, что для этого джигита она готова на все…
А Хажа говорила Гани:
— Не беспокойся. Ты меня знаешь, все сделаю как надо…
Уже на следующее утро об этом происшествии знал весь Кулустай, к полудню о нем говорили в Чулукае, Булукае, Арабозе. А к вечеру, обойдя все близлежащие селения, эта весть добралась и до Кульджи. И чем дальше уходила новость, тем больше обретала версий: «Девушку выкрал ее прежний друг», «девушка зарезала мужа и бежала, забрав с собой все золото шанъё», «девушку забрал лозун со своим чериком» и еще много всякого. Лишь та женщина, что указала Гани, где дом Хажи-медведицы, и получила от него прозвище «Хажа-болтунья», твердила всем: «Я узнала похитителя, это всем известный Гани». Однако соседи с давних пор по заслугам считали ее вздорной сплетницей и никто ей не поверил. В результате эта гипотеза не вышла за пределы Кулустая.
Тусук, конечно, очень хотел что-нибудь предпринять, чтобы отомстить своему обидчику, но он, увы, знал, что за этим последует. Да и не в его интересах было, чтобы разговоры о его позоре распространялись, и он вынужденно молчал. Тусук нашел своего скакуна, на котором ускакала Зайнап, поутру возле своего дома, обрадовался, и на том для него эта история и кончилась.
Глава третья
Полная луна залила сады матовым серебряным светом. Легкий ветерок с гор чуть колыхал посеребренные листья деревьев. В одном из самых больших садов в просторной беседке на мягких одеялах и пуховых подушках восседали гости — баи и беки. — Они наслаждались свежестью наступающей ночи, трелями соловьев, споривших между собой за первенство в песне. Соловьям вторил тамбур всем известного в здешнем краю музыканта. Жами-тамбур играл «Ажам» — одну из самых любимых народом мелодий.
И вдруг ветерок донес откуда-то звуки другой песни. Она приближалась, эта песня, она постепенно заполнила сад, и, казалось, даже деревья прислушались к чарующему голосу певца:
Гнал я скакуна до темнотыЧерез Булукайское ущелье…Если славно потрудился ты,Будет славным и твое веселье.
— Какой великолепный голос! — воскликнул кто-то из гостей.
— Чудо, а не голос, и какое мастерское исполнение, — подхватил другой.
— Ну, ладно, ладно, не захваливайте. У нас здесь свой музыкант — Жами-ака, ему это может показаться обидным.
— Есть пословица: «Лучше всех цену золота знает ювелир». Так и мы, музыканты, лучше других способны оценить по достоинству песню и певца, — спокойно ответил Жами-тамбур, который тоже внимательно прислушивался к новой мелодии. — Действительно, отличный голос и прекрасное исполнение…
— Тогда давайте пригласим этого певца сюда к нам, — предложил один из джигитов, тот, что первый услышал песню.
— У нас здесь что, свадьба, чтобы приглашать всякого, кто мимо проходит, а, Рахим? — насмешливо спросил бек, отличавшийся особым чванством.
— Интересно! Кажется, этот голос мне знаком, где-то я его слышал, — с еще большим вниманием прислушался к песне Рахимджан, не обративший никакого внимания на слова заносчивого бека. Да они и не дошли до его сознания.
