Эмма Уайлдс - Влюбленный виконт

Она с такой силой сжимала ридикюль у себя на коленях, что пальцы ее побелели.

— Что именно я делаю?

— Помогаете мне так великодушно.

— А как вы думаете, почему?

Это был уклончивый и некрасивый ответ, данный в основном потому, что он не знал в точности, что сказать.

«Потому что я не могу забыть вас». Нет, такой ответ ни в коем случае не годится.

Темные глаза внимательно смотрели на него. Некоторое время она молчала, карета с грохотом и довольно быстро катилась по улице, и этого было достаточно, чтобы ее стройное тело слегка покачивалось на сиденье. Потом она сказала:

— Не спрашивайте меня почему, ведь я могу говорить, только зная по опыту, что вы не всегда бываете галантным и надежным, но я была уверена, что вы мне поможете.

Она, конечно, имела в виду его исчезновение после той памятной ночи, когда он ласкал ее снова и снова и не мог насытиться, как и она.

— У меня были причины вести себя негалантно, — холодно сказал он.

Она неторопливым движением расправила юбку, но ничего беспечного в мучительном выражении ее красивого лица не было.

— Кроме Колина, вы были моим единственным любовником.

После этого признания настала тишина.

Он это подозревал, и, получив подтверждение своим подозрениям, не почувствовал облегчения относительно того, что произошло — а потом не произошло — между ними. Его поступок был совершенно недостойным, в этом можно не сомневаться, но обычно он не вступал в связь с женщинами вроде Мэдлин. Она совершенно не походила на пресыщенных светских красавиц, которые увлекались интригами и наслаждениями, как опытные куртизанки.

Она продолжала еле слышным голосом:

— Когда вы так и не зашли ко мне после этого и держались со мной так отчужденно в обществе, как будто между нами ничего никогда не было, и не ответили на записку, которую я написала и послала вам, преодолев свою гордость, пришлось допустить, что я как-то разочаровала вас. Неужели страсть, которая осталась в моей памяти, была только с одной стороны?

Ад и преисподняя, ему хотелось поговорить с ней, но только не об этом, хотя, вероятно, нужно было сказать и об этом.

— Это совершенно не так, — признался он. — И я думаю, вы это знаете, что бы вы себе ни говорили. Мое крайнее восхищение вашими чарами вряд ли было вымышленным.

— Тогда… почему?

— Потому что вы не относитесь к тем женщинам, которые становятся любовницами, а жениться на вас у меня не было намерений. Я решил, что лучше порвать сразу же.

Мэдлин смотрела на него в явном замешательстве, и у него появилось впечатление, что он, быть может, ранил ее в этот момент сильнее, чем год назад своим подчеркнутым безразличием.

Он почувствовал себя негодяем, хамом, бессердечным распутником. Сюда можно прибавить любые и, наверное, даже более непривлекательные определения.

— Если я правильно поняла то, что вы сейчас сказали, вы наслаждались моим телом, но мое общество вам кажется неприятным. Это так?

Она старалась говорить как можно равнодушнее.

— Вовсе нет. Вы умны, вы четко излагаете свои мысли, и вы во всех отношениях очаровательны. — Это он должен был ей сказать, и это была правда. — Когда вы снова выйдете замуж, ваш муж будет счастливейшим человеком на земле. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

— Значит, все дело в браке?

— Когда-нибудь я женюсь. Мне нужен наследник.

Она слегка подняла подбородок, но на ее лице появился румянец, словно он оскорбил ее.

— Я подарила Колину сына.

Люк знал, что ей непросто было лечь с ним в постель и что это само по себе составляло часть проблемы.

— Я это знаю. Сколько ему сейчас лет, шесть?

— Тревору семь лет, — поправила она его, и вид у нее был более сконфуженный, чем когда-либо. — Люк…

Наверное, он не мог этого сделать, не ранив ее, хотя это не входило в его намерения. Это, вероятно, было неосмотрительно, но он сказал:

— Вы красивы, великодушны, очаровательны. Вы по-прежнему мне желанны. — Карета замедлила ход, и он обрадовался, что разговор, которого он избегая так старательно в течение года, почти закончен. — Но мы не подходим друг другу по одной непреодолимой причине.

— Просветите меня.

Карета остановилась, и он торопливо открыл дверцу, вышел и предложил ей руку.

Мэдлин от его руки отказалась, она упрямо сидела в пене своих желтых юбок, сжав губы.

— Вы уже далеко зашли, Олти. Просветите меня насчет этой непреодолимой причины.

О Боже, она так хороша.

— Вы можете обещать мне, что не умрете?

Она широко раскрыла глаза.

Он сказал осторожно:

— Нет, конечно, вы этого не можете. А теперь я надеюсь, что ваш визит к невестке будет приятен, и больше не беспокойтесь о том пустяковом деле с Фитчем. Оно в хороших руках.

Глава 4

С появлением каждого нового гостя хор негромких голосов становился громче, потом стихал и снова становился громче, и Элизабет Доде заметила, что особенно громким он стал, когда доложили о приходе ее брата. Что-то произошло, о чем она не знала, и что бы это ни было, оно явно заставило языки заработать. Спросить у матери — об этом не могло быть и речи. Если это было связано с какой-то женщиной, Элизабет полагалось делать вид, будто она не знает, что мужчины типа Люка развлекаются подобным образом.

К счастью, она прекрасно знала, как выяснить, что происходит.

Люк, облаченный в элегантный темный вечерний костюм, подошел к гостям, стоявшим с краю толпы. Высокий рост давал ему преимущество — он окинул взглядом все сборище. Он поздоровался с сестрой улыбкой, заметив, что она пьет шампанское, стоя в небольшой группе своих подруг, а потом в гостиную вошла красивая женщина с рыжевато-золотистыми волосами и смелым декольте, кокетливо взяла его под руку, и его внимание разделилось между нею и Элизабет.

Этот печально известный лорд Олти был опекуном Элизабет, и ей было известно, что свет бесконечно забавлялся, глядя, как он усердно руководит ее светской жизнью. Самой ей это казалось немного смешным, и она сомневалась, что Люку нравится возложенная на него роль дамы-компаньонки. Нельзя сказать, что он пренебрегал своей ролью виконта и, следовательно, главы семьи, но со времени его возвращения из Испании он был… каким-то отчужденным.

Он ничего не рассказывал, но случилось что-то такое, отчего он изменился. Может быть, то была сама война; это выходило за рамки опыта Элизабет, и она не могла этого понять, но причина коренилась именно там.

Это мало что объясняет, думала Элизабет, хотя какого поведения можно ожидать оттого, кто провел полдесятка лет далеко от дома, видел, как льется кровь, прошел через опасности и через все то, о чем вернувшиеся солдаты предпочитали не говорить в порядочном обществе?