Патриция Грассо - Фиалки на снегу
— Как говорится, мастер на все руки, — с улыбкой заметила Изабель. — Прошу вас передать его светлости, что ему нет необходимости вмешиваться в дела семьи Монтгомери. Пусть лучше занимается своими. Всего вам доброго, мистер Галлахер!
— Но я не могу передать ему такое послание! — растерянно проговорил тот.
— Придется, — сказала Изабель. — Таков мой ответ.
— Что ж, как пожелаете…
Галлахер повернулся и вышел. В то же мгновение в комнату влетела Дельфиния — очевидно, она подслушивала разговор, пристроившись в коридоре.
— Как ты смеешь?! — прошипела она. — Ты что, с ума сошла?
Изабель подняла глаза на мачеху. Она была совсем не удивлена.
— О чем ты?
— О чем?! О том, как ты была груба с посланцем герцога Эйвона! — визгливо закричала Дельфиния, трясясь от гнева.
— Ах вот оно что…
— Ты что же, хочешь лишить Рут и Лобелию возможности выйти замуж?
— Разумеется, нет.
— Герцог Эйвон вхож в лучшие дома Лондона, — заявила Дельфиния. — Знакомство с ним будет нам чрезвычайно полезно. Ты немедленно пошлешь ему письмо с извинениями!
— Я не позволю герцогу Эйвону вмешиваться в дела семьи Монтгомери, — твердо сказала Изабель, вставая и глядя мачехе прямо в глаза.
— А я требую, чтобы ты направила ему письмо с извинениями! — повторила Дельфиния. В ее голосе звучали ярость и отчаяние.
Изабель решила, что сегодня и так проявила слишком много терпения. Неплохо было бы огорошить и шокировать мачеху. Потому, взяв свою флейту, она обернулась к Гизеле и проговорила:
— На сегодня я закончила с делами. Пойдем на реку, поиграем на флейте?
— Я уж думала, ты так и просидишь весь день дома, — ответила та.
Изабель бросила насмешливый взгляд на мачеху, застывшую с выражением немого ужаса на лице, и прошествовала мимо нее к выходу. Последнее, что она услышала, был голос Дельфинии:
— Лобелия и Рут правы. Ты действительно сумасшедшая!
— Что ты сказал?
В гневе Джон Сен-Жермен вскочил с кресла. Стоя лицом к лицу со своим слугой, Джон напоминал скорее демона, а не человека. Его черные глаза сузились и, казалось, потемнели еще больше, тонкие черты лица исказила ярость.
— Я… я только посыльный, ваша светлость, — пролепетал Галлахер, отступая на шаг назад. — Мисс Монтгомери сказала…
— Я уже слышал, что она сказала, — оборвал его Джон.
Галлахер сделал еще шаг назад.
— Твой человек просто выполнял свою работу. Не следует гневаться на него за это, — проговорил женский голос.
— Можешь идти, — сказал слуге Джон, стараясь взять себя в руки.
Галлахер вышел. Джон проследил за ним взглядом и повернулся к вошедшим. В гостиной появились его мать и тетушка Эстер в сопровождении Росса. Пожилые леди неодобрительно покачивали головами, а на лице Росса блуждала улыбка, способная кого угодно привести в ярость.
— Я не позволю этой девчонке так говорить! Как она смеет приказывать мне «заниматься своими делами»!
Росс ухмыльнулся:
— Увы, она уже это сказала…
Джон мрачно взглянул на брата, потом перевел взгляд на мать и тетку, которым с трудом удалось вернуть своим лицам серьезное выражение.
Первой заговорила герцогиня Тесса:
— Это напомнило мне о тех временах, когда мы с отцом Джона…
— Я помню, Тесса, — прервала ее тетушка Эстер; сестры переглянулись и улыбнулись друг другу.
Выражение лица Джона несколько смягчилось; он с интересом взглянул на мать.
— И что же тогда произошло?
— Мне кажется, именно в ту ночь ты и был зачат…
— А что случилось в ту ночь, когда он был зачат? — поинтересовался Росс.
Герцогиня снова улыбнулась своим мыслям, но ничего не ответила.
Джон покачал головой, словно не веря собственным ушам — что за глупости обсуждают его родственники.
— Я опекун этой девушки и отвечаю за финансовое положение семейства Монтгомери, — сказал он Россу.
— Тогда попытайся послать ей приглашение, а не приказ, — предложил Росс.
— Мне бы хотелось встретиться с этой юной леди, — заметила герцогиня.
— И мне тоже, — присоединилась к ней леди Эстер.
— Она блондинка, — сообщил им Джон; в его голосе явственно слышалось пренебрежение. — По-моему, этим все сказано.
— Не все блондинки такие, как Ленора Гримсби, — сказала его мать.
— Это мы еще посмотрим, — возразил Джон. — Эта Монтгомери от меня так легко не избавится!
— А мне-то казалось, что ты вовсе не жаждешь взвалить на себя ответственность… — протянул Росс.
— Я дал честное слово и намереваюсь довести дело до конца, — ответил Джон. И, уже направляясь к дверям, прибавил: — Я еду в Арден-Холл.
— Хочешь, поеду с тобой? — предложил Росс.
— Нет, благодарю, — бросил через плечо Джон.
Через несколько минут Джон уже вскочил в седло и выехал из дома.
Печальной казалась ранняя зима. Лучи солнца пробивались сквозь облака, кисеей закрывавшие небо, и редкие блики скользили по опавшим листьям, устилавшим стылую землю. Четко, словно нарисованные черной тушью, выделялись на фоне неба голые ветви деревьев.
После пышной и яркой шотландской осени Джон больше всего любил именно это время года. Сейчас он мог удалиться в Эйвон-Парк, туда, где можно было спокойно жить в кругу семьи и забыть о высшем обществе Лондона… Он всегда надеялся на то, что к тридцати годам найдет себе хорошую жену и станет отцом семейства, но Ленора Гримсби положила конец этим мечтам.
Проскакав две мили вдоль реки Эйвон, Джон направил свою любимую кобылу Немезиду в лес, но почти сразу придержал лошадь: до его ушей донеслась нежная мелодия. Она звучала так странно в молчаливом зимнем лесу. Склонив голову, Джон прислушался и улыбнулся. Кто-то играл на флейте. Прислушавшись внимательнее, он разобрал два голоса. Чудесная мелодия плыла среди деревьев. Немного грустная, но в то же время нежная и полная чувств, она глубоко тронула сердце Джона…
Как бы ему ни хотелось поехать на звуки флейты и слушать неведомого музыканта, он направил лошадь вперед. Он спешил в Арден-Холл, чтобы разобраться с этой заносчивой девицей Монтгомери, и не собирался отвлекаться ни на что.
Выбравшись из леса, Джон увидел вдали Арден-Холл. Здание, построенное в эпоху королевы Елизаветы, было возведено из местного дерева и голубовато-серого камня из Уилмкота; величественный фасад дома был облицован темно-красным и серым кирпичом. С одной стороны от дома находились часовня и небольшое кладбище; с другой примыкал обширный сад, голый и пустынный в это время года.
Джон спешился и позвонил в парадную дверь.
— Чем могу служить, милорд? — спросил его дворецкий.
— Можете начать с того, чтобы называть меня «ваша светлость», — надменно проговорил Джон, скользнув взглядом по лицу Пебблса. — Я герцог Эйвон.
