Анастасия Туманова - Мы были юны, мы любили
С минуту Варька ошарашенно хлопала ресницами. Затем схватилась за голову и залилась таким смехом, что Илья, идущий впереди, сердито обернулся.
– Ты чего регочешь, дура?! Кони шарахаются!
– Иди, иди… – вытирая слезы, буркнула Варька. Затем шумно перевела дух и посмотрела на Настю. – Ну, сестрица, умори-ила… Не бойся, тебя он в жисть не тронет. На том крест поцелую.
– А тебя? – упрямо спросила Настя.
– Да что ж ты пристала, как репей осенний! – рассердилась Варька. – Ну, было дело один раз! Да не ахай ты, говорю – один! Разъединственный, и тот нечаянно! Илья тогда с базара злой пришел, пьяный – проторговался… А я под руку попалась, сама была виновата. Он всего раз меня и зацепил, и то скользом, я к Стехе в шатер сбежала, спряталась. Лежу там под периной, реву… Не больно, а обидно, сил нет! А наутро Илья проспался – и не помнит ничего! Я уж отошла, ему и говорить не хотела, так цыгане рассказали. – Варька с досадой поморщилась. – Весь день потом около меня сидел, подмазывался…
– Сколько вам лет тогда было? – тихо спросила Настя.
– Ой, не помню… Может, шестнадцать, а может, восемнадцать. Не мучайся, Настька. Ничего такого не будет. Да если он к тебе прикоснется, я сама ему горло переем! Пусть потом хоть убивает!
Настя задумчиво молчала. Варька, озабоченно косясь на нее, затянула было негромкое: «Не смущай ты мою душу…», но невестка так и не присоединилась к ней.
К Крутоярову приехали засветло: солнце едва-едва начинало клониться к закату и висело потускневшей монетой в блеклом от жары небе. Илья остановил лошадей на окраине деревни, на пологом берегу узкой речонки, лениво текущей между зарослями ракитника, распряг уставших гнедых, вытащил жерди для шатра.
– Выбрал место, черт… – пробурчала Варька, с сердцем ломая о колено сухие ветви для костра. – На конском водопое! Со всей деревни сюда, поди, гоняют!
– Ну и что? – удивилась Настя. – Мы же в сторонке… Разве помешаем?
Варька еще больше нахмурилась, но пояснять не стала. Не глядя, бросила брату:
– Сам огонь разожги, я в деревню пошла!
– Ну, дэвлэса[9]… Эй, Настя! – нерешительно позвал он. – Ты-то куда? Останешься, может?
– Нет, я иду, я тоже иду! Варька, Варенька, подожди меня! – Настя крепче затянула на груди тесемки кофты и побежала вслед за мелькающим на дороге зеленым платком.
У крайнего дома Варька осмотрела Настю с головы до ног. Вздохнув, сказала:
– Туфли бы тебе снять…
– Зачем?
– Ха! Да кто ж тебе подаст, если у тебя туфли дороже мешка с зерном?!
– Они ведь уже разбиты все… – неуверенно возразила Настя. – Ну, ладно, хорошо…
Она сбросила туфли и зашагала рядом с Варькой босиком по серой пыли, но уже через несколько шагов споткнулась, сморщилась и схватилась за ногу:
– Ой-й-й…
– Не до крови?! – кинулась к ней Варька. Они тут же уселись на обочине и принялись рассматривать Настину пятку. Крови, к счастью, не было, но Варька распорядилась:
– Надевай назад! Покалечишься еще… Илья с меня голову снимет.
– Не буду! – взвилась Настя. – Привыкну! Пошли!
Из-за забора тем временем высыпала целая ватага крестьянских ребятишек: голоногих, чумазых, в холщовых рубашках, с растрепанными соломенными головками. Все дети как по команде засунули пальцы в носы и воззрились на цыганок.
– У-у-у, всех в мешок пересажаю! – погрозила Варька, и ребятишки с испуганным щебетом брызнули прочь. Варька рассмеялась и ускорила шаг. Из-за поворота донеслись звонкие детские крики:
– Мамка, тятя, цыганки идут! Одна красивая такая!
– Это про меня! – горделиво подбоченилась Варька, и Настя прыснула. Варька же со смешком указала подбородком вперед: – Гляди – встречают уж!
Действительно, в одном из дворов толстая тетка, косясь на цыганок, торопливо загоняла в изгородь квохчущих кур. С соседнего забора молодуха проворно стаскивала сохнущее белье. Еще дальше сухая, вся в черном старуха, бранясь, волокла домой отчаянно орущего ребенка, минуту назад спокойно игравшего на дороге. Ребятишки постарше вернулись и, выстроившись вдоль дороги, ели глазами Варьку и Настю.
– Э, красавица, красавица ненаглядная! – завела Варька привычную песню, заглядывая через забор. – Дай на судьбу счастливую погадаю! Денег мне не надобно. За красоту твою все тебе расскажу…
Молодуха недоверчиво, зажимая под локтем сверток белья, подошла к забору – и вдруг всплеснула руками, чуть не уронив выстиранные рубахи в пыль двора:
– Ахти мне! Чудо-то какое! Ос-споди! Тетка Гапа! Нюшка! Ганька! Бежите смотреть, отродясь такой цыганки не видавши! Как с иконы сошла!
У Насти загорелись щеки. Она опустила ресницы и стояла неподвижно все то время, пока к ним с Варькой сбегался народ. Через четверть часа у дороги толпилось полдеревни. В основном это были бабы и ребятишки, тут же взявшие цыганок в плотное кольцо. Они бесцеремонно разглядывали Настю, смеялись, спрашивали: «Откуда ты такая взялась-то, касаточка ясная?»
– Вот какая у нас Настька! – расхвасталась Варька. – Она в нашем таборе лучше всех гадает, правду говорю! Молоденькая, ты ей руку-то дай, не пожалеешь!
Молодуха, первая увидевшая их, смущенно потерла руку о подол и дощечкой протянула Насте. Варька тут же скроила безразличную мину, уселась на траву и, глядя поверх головы Насти на солнце, вполголоса запела по-цыгански:
– Драбар, драбар… Пхэн: «Ром тыро матыбнаре, сасуй тыри злыдня… Ай, Дале, пхарэс тукэ дэ адава кхэр»[10]…
– Муж твой молодой пьяница… – неуверенно начала Настя. – Свекровь твоя – ведьмища… Тяжело тебе, милая, в этом доме живется…
– На гара тут палором лынэ, ай ясвэндыр дукхэна якха… – закрыв глаза, напевала Варька. Настя продолжала:
– Недавно тебя замуж взяли, а уже все глаза выплакала, по дому скучаешь. По матушке с батюшкой, по сестрицам малым…
– И по бра-а-атику… – вдруг всхлипнула молодуха, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Бабы вокруг сочувственно покосились на соседку. Настя погладила ее по ладони, покачала головой. Вздохнув, посоветовала:
– Терпи, родненькая. Бог терпел и нам велел. Совсем скоро ребеночка родишь, а через год – еще одного, а потом девочку, и все живы будут, и здоровья хорошего, ими и утешишься. Молись богу. Все ладно будет.
Варька оборвала свою песню, изумленно посмотрела на невестку из-под ребра ладони. Та улыбалась всхлипывающей бабе, держа ее за руку.
– Тьфу, проклятая, всю душу раздеребанила… – пробормотала молодуха, трубно сморкаясь в край передника и нехотя вытаскивая пальцы из ладоней Насти. – Погодь, чичас вынесу что найду, пока свекруха в поле…
Она побежала в избу, нетерпеливо отгоняя путавшихся под ногами гусей и ребятишек. А Настю опять принялись вертеть из стороны в сторону:
