Лорен Уиллиг - Загадка кольца с изумрудом
Мокрые листья, что устилали тротуар, липли к подошвам и зловеще хлюпали, точно водяные чудища из фильмов, которые показывают глухой ночью. Ради матери Пэмми, точнее, ее ковров, по которым недозволительно разгуливать в сапогах, будь ты хоть самим Джимми Чу, я надела туфли на каблуках и с узкими носами, и мои ноги нещадно хлестал ветер.
Дойдя до конца дороги, я свернула па дугообразную улочку, где, с тех пор как приехала из Нью-Йорка, проживала мать Пэмми, — царство тридцати особняков викторианской эпохи, оснащенное таким обилием сигнализаций и камер, что мог позавидовать сам Форт-Нокс.
Мать Пэмми, сколько я ее знала, никогда не работала, но прилагала немало усилий, чтобы выгодно выходить замуж. Ее первый супруг в то время, когда я с ней познакомилась, был давно в прошлом, потому о нем и не вспоминали. Второй стал отцом Пэмми и оставил ее матери солидную часть знаменитой коллекции картин — в качестве компенсации зато, что спутался с молоденькой моделью. Дом в Болтонсе и премилое имение в Дорсете, где мамаша Пэмми проводила летние месяцы, как Мария Антуанетта в Малом Трианоне, преподнес ей нынешний муженек (после приключений в Штатах она снова переключила внимание на земляков).
Насколько я знала, четвертого брака не предвиделось, однако, как утверждала людская молва (то есть Пэмми и моя мама), это было лишь делом времени.
Войдя в калитку, я помахала рукой камере безопасности и направилась по дорожке, обсаженной фигурно подстриженными кустами, к парадному крыльцу. В сумерках и мороси кусты казались неуклюжими животными, что охраняют дом. Но окна гостиной желтели приветливым светом, и даже отсюда был слышен оживленно-многоголосый говор.
Американский. Грудь сдавила небывалая любовь к соотечественникам. Дома я сходила с ума по различным британским штучкам, а проведя месяц-другой в Англии и пообщавшись с англичанами, стала все чаще склоняться к мысли: есть нечто необъяснимо милое в льющейся речи американцев, даже в том, как в своей неповторимой манере мы искажаем английский язык.
Словом, я поднималась по трем ступенькам к парадной двери в приподнятом настроении. Мать Пэмми была вовсе не из заботливых мамаш-добрячек, но я знала ее всю свою жизнь (вернее, с пятилетнего возраста, что практически то же самое). Теперь, после общения сплошь с незнакомцами, пообщаться с людьми, от которых знаешь, чего ждать, представлялось мне истинной наградой.
Отдав плащ и бутылку служанке, что открыла дверь, я пошла в гостиную. Комната была не очень большая, но столь хитро оформлена, что казалась просторнее, чем на самом деле. Бледно-голубые стены украшали откупные подношения от отца Пэмми: одна картина Дега, две — Моне и работы менее известных импрессионистов. Творения Моне дополняли интерьер красновато-коричневой дальней части гостиной, сохранившейся почти в первозданном виде. В отличие от нее передняя часть была светлая, с такой же, как стены, голубой мебелью.
Миссис Харрингтон, восседая на песочно-голубом диване, болтала с парочкой незнакомых мне людей, выговор которых без всяких объяснений свидетельствовал о том, что и они в Британии чужие. Пэмми сказала, на ужин придут всего лишь человек двадцать. По-моему, все были в сборе. Гости делились на две компании лондонских американцев на разных стадиях развития — друзей Пэмми и ее матери.
К матери явились мужчины банкирского вида в костюмах и их жены — моложе и выше мужей, в туфлях с более узкими, чем у моих, носами. Среди друзей Пэмми в пиджаке — из оранжевого бархата, с искусственным цветком в петлице — был лишь один. Мне в голову пришла мысль: если спросить у него про цветок, он наверняка заявит, что вставил его смеха ради.
Бар устроили в дальней части, под картиной с изображением растрепанной француженки-барменши. Пэмми, в свитере с поясом и широкой меховой отделкой вдоль ворота и по краю юбки, стояла у стойки. Я подумала: неспроста она вырядилась в мех. Специально по случаю праздника. Хорошо еще, не заставила гостей нацепить индейские украшения и утыкать головы перьями индейки.
Махнув рукой, я пошла к бару и остановилась посреди пути, заметив, кто стоит рядом с Пэмми.
Нет, не может быть.
Может.
Парень в оранжевом пиджаке где-то совсем близко произнес с подчеркнутой медлительностью:
— Ради смеха изменили графическое представление…
«И» и «р» слились в моей голове в сплошной дребезжащий поток. Или, может, у меня зазвенело в ушах. Либо подводило зрение.
Нет, не стоило и надеяться.
Пэмми, отвернувшись от собеседников, широко раскинула руки и бросилась мне навстречу, демонстрируя чудеса физики — в одной руке у нее был почти доверху наполненный бокал.
— Элли!
Нет, то, что я видела, мне не мерещилось. Просто продолжала шутить шутки судьба.
— Пэмми! — Обняв подругу, я пробормотала: — Убить тебя мало. Какого черта он тут делает?
Надо отдать Пэмми должное: она не стала прикидываться, будто понятия не имеет, о чем я, а во весь рот улыбнулась и бросила взгляд через плечо на Колина, который болтал с ее приятелями и выглядел до неприличия замечательно.
— Как говорится, если гора не идет к Мустафе…
— К Магомету, — процедила я сквозь стиснутые зубы.
Пэмми махнула рукой:
— Все равно.
— Да ладно, мне плевать.
— Не сомневаюсь.
— То есть…
— Иди скорей чего-нибудь выпей, Элли. Подними настроение.
— Кто сказал, что оно у меня плохое?
Пэмми махнула рукой:
— Мы с тобой дружим уже двадцать лет.
— Двадцать один, — пробормотала я, но Пэмми уже шла прочь. С математикой она всегда была не в ладах.
Впрочем, речь шла не о математике. За двадцать один год дружбы я прилично от нее натерпелась. И она от меня. Но сегодняшняя ее выходка не вписывалась ни в какие рамки. Теперь пусть целый год ходит передо мной на задних лапках.
Могла бы хоть заранее предупредить.
Бог с ней, подумала я. А выпить правда не помешает. Во всяком случае, взять в руку бокал. Так и общаться проще, и чувствуешь себя увереннее. Словом, со спиртным, как ни крути, лучше. Еще бы беззаботно рассмеяться да сделать вид, что мне здесь очень уютно.
Колин стоял у бара, точно полузащитник, охраняющий ворога, или… что они там охраняют.
«Ну что ж, — сказала себе я, — будь что будет. Вот сейчас подойду и, чтобы убедиться, что он для меня ни больше ни меньше, чем любой другой парень в этой комнате, как ни в чем не бывало скажу "привет"».
— Привет! — воскликнула я, взмахнув рукой. — Как поживаешь?
М-да, не стоило приветствовать его так воодушевленно.
— Нормально. — Вот это другое дело. Колин был само спокойствие. — А ты?
