Песня для разбитого сердца - Елена Барлоу
Бросив на неё, поникшую и болезненно бледную, жалостливый взгляд, Джон Копли поднялся и перебросился парой фраз со Стокером.
— Прошу меня простить, я должен ехать, — сказал он напоследок. — Будьте смелой. Помните, что я добьюсь смягчения приговора, чего бы нам это ни стоило.
Пока он не покинул гостиную в сопровождении Стокера, Кейли вдруг окликнула его и спросила упавшим голосом:
— Я могу его увидеть?
— Увы, до дня суда это невозможно. И боюсь, что для капитана эта встреча была бы слишком тяжёлой.
Мужчины ушли, оставив её в одиночестве. Кейли хотела подняться, но ноги не держали. Долгое время она сидела так, слушая лишь шипение воска свечей и как ветер тревожил голую ветку за окном. Наконец, сбросив шаль, Кейли взялась за бумаги, оставленные Стокером.
Один из документов действительно был подписан судьёй Гарроу, в нём он констатировал статус дела, заключение под стражу Александра Стоуна на основе показаний свидетелей и его собственного признания, а также детали обвинения и дата слушания. День суда приходился на двадцатое апреля. Уже совсем скоро. Кейли с тоской думала о том, что Алексу придётся провести всё это время в Ньюгейт, в прежние времена славившейся ужасными условиями содержания заключённых и частыми бунтами.
Второй документ содержал признание капитана Стоуна и был переписан чужой рукой. Прежде чем приступить к чтению, Кейли сделала глубокий вдох и приготовилась к чему-то такому, что способно было неумолимо её ранить. Возможно, даже разбить ей сердце.
Признание было написано сухо, в официальном тоне, без лишних эпитетов и субъективных деталей. Александр писал, что в ночь определённого дня вместе со своим единоутробным братом Джорджем встретился с отчимом для обсуждения прошедшей свадьбы младшего Эшбёрна. Завязался конфликт, и капитан кулаком нанёс первый удар отчиму в лицо; затем, вышедший из себя, он ударил его посторонним предметом, не рассчитав силы, поскольку был зол на Кристофера Эшбёрна; тот якобы оскорбил память о покойной супруге и Джорджа, на которого в детстве часто поднимал руку.
В заключение он полностью признавал свою вину, упоминая, что Джордж Эшбёрн оставался лишь непричастным свидетелем.
Всё прочитанное отняло у Кейли больше сил, чем она могла предположить. Перед глазами, словно вживую, стояла картина убийства и Александр, разгневанный, возвышающийся над телом отчима. Чувствовала ли она жалость по отношению к покойному? Ничуть. И Кейли это не смущало. Кристофер Эшбёрн заслужил смерть. Но Кейли боялась, что, отпустив былые страхи и рискнув всем, Александр окончательно потеряет себя. Вдруг, это уже случилось? Мало того, его может ожидать казнь, а она даже не знает, как помочь.
И до сих пор он не передал ей ни строчки… вот, что действительно ранит.
Кейли швырнула документы на сиденье рядом и спрятала лицо в ладонях. Ей казалось, если бы не её вмешательство в ту ночь, эта сумасбродная выходка с угрозой на глазах у мужа, то этой трагедии вовсе не случилось бы.
И в какой-то миг, когда отчаяние взяло над нею верх, она подумала о ребёнке, которого уже могла ожидать. О том, что Александр мог умереть, так и не узнав ничего. Она представила себя без него, с малышом на руках, и содрогнулась. Девушка коснулась живота, бездумно погладила его ладонью и беззвучно заплакала, уставившись в одну точку.
Ещё месяц назад ей казалось, что никакие невзгоды не заберут у неё мужчину, которого она обожала, боготворила. Она добивалась его расположения, отринув гордость и разум, она билась за его любовь, и он ответил ей… А сейчас всё это медленно катилось к чёрту.
* * *
О том, что суд присяжных состоится на следующее утро, Александр узнал от тюремщика, посещавшего его камеру чаще остальных. Так уж получилось, он потерял счёт дням примерно через неделю, как оказался здесь. Несмотря на то, что из этой узкой камеры с высокими потолками ему всё же был доступен кусочек неба за решёткой, расположенной на расстоянии примерно в две руки ввысь, Алекс не следил за временем. Спал он мало, в основном сидел на краю койки, или у стены.
По ночам было холодно, ноги и руки никак не отогревались, хоть ему и принесли покрывало через три дня, этого оказалось недостаточно. Он устал, продрог, отчаялся. Но страха не было. Александр не боялся ни этого места, ни того, куда попадёт после тюрьмы.
Он ощущал себя свободным наедине с мыслью о том, что человек, к которому он был прикован невидимыми кандалами, больше никогда не встанет у него на пути. Он не посмотрит хищным прищуром ему в лицо, не напомнит о долгих ночах похоти и разврата, оставшихся выжженными в душе. Его душа черна, конечно, но Алекса это не тяготило. Порой он не мог сдержать улыбки — ничто более не мешало ему признать себя негодяем и грешником.
Хуже всего здесь, в этом холоде, в темноте, наполненной частыми криками и лязгом чьих-то цепей, да ударами плети, было вспоминать Кейли. Он старался, как мог, не думать о ней. Бесполезно. Как и год назад, проникнув в его жизнь, она и здесь не давала ему покоя. Он запомнил каждую её черту, каждый изгиб её молодого тела, каждый дюйм этого тела, потому что успел хорошенько изучить, попробовать всеми доступными способами… Он скучал по ней, проклинал её, проклинал себя, потому что влюбился, а потом всё разрушил.
Это худшее наказанием из всех — знать, что она где-то там ждёт его и страдает, а он обрекает их обоих на расставание. Увидеть бы её, взять за руку, прикоснуться к локонам, которые хранят её аромат, и сказать, как ему жаль… О чём он только ни думал, сидя на каменном полу своей камеры. Но, глядя на толстые решётки и слушая грубую брань где-то в глубине тюремных коридоров, Алекс убеждал сам себя, что пора бы вырвать её из сердца, иначе он умрёт неприкаянным.
Она так старалась спасти его, излечить. Но как можно спасти кого-то он них самих? Александр знал, что он трус, а она сильнее него. Она справилась бы без него. Так зачем продолжать? К чему все эти душевные страдания, муки любви и привязанности? Если бы не она, если бы она не появилась и не прикоснулась
