Людмила Сурская - Проклятая война
Ночью холодные звёзды проглянули из-за туч, он вышел покурить. Тихая, ясная ночь. Снег звонко похрустывал под ногами. "Юлия, что ж ты у меня максималистка-то такая. Мне так было плохо без твоей поддержки. Измучила меня, себя из-за ерунды… А я всё же молодец у тебя, Паулюса завалил".
У берега попросил встать. Вышел. Закурил. Разрушенный мост чернел скелетами свай. Вспомнил, как здесь, над ним, было тесно от гитлеровских самолётов и вздохнул: "Сколько работы". С левого берега возвращались в разрушенный город жители. В основном женщины и дети. Они шли волоча за собой саночки с нехитрыми пожитками, ведя детей. Не выдержал спросил:
— Куда же вы, ведь город весь разрушен?
— Домой. Работы будет много… Осилим. Вы только гоните их проклятых, гоните…
Глядя на их спокойные лица, Рутковский не сомневался — наши бабы осилят всё. Какую несгибаемую силу вложил Бог в них!
Да, наши бабы, как тягловые лошади тащили на своих спинах войну, детей, согревали своим теплом искромсанные ранами тела мужчин. Они надрывались, а им никто не сказал спасибо. Одни претензии.
Возвращаюсь с работы домой, Адуся встречает с сумасшедшими глазами, машет перед моим лицом телеграммой и вопит:
— Мамуля, правительственная. Нас: жену и дочь Рутковского, поздравляют с успешным завершением Сталинградской битвы. Понимаешь, папуля герой!
Я понимаю, что он жив. И вся бойня за Сталинград, это его терпение, стойкость и талант военачальника. Мне приятно и больно. Я отворачиваюсь, чтоб дочка не видела слёз и торопливо ухожу в комнату. Ничком упав на кровать и обхватив подушку, реву битый час. "Как мне всё это расхлебать. Какая я к бесу жена, если я тут, а он там осыпал и опять будет осыпать поцелуями ту нахалку. Жизнь не в радость. Арест его выдержала, трудности и специфику военной жизни приняла и ни разу не упрекнула. А на это сил нет. Какая страшная мука. Мне хотелось его отхлестать полотенцем, пройтись по нему скалкой. А если б понабрать силёнок, то неплохо бы и спустить по лестнице. Пусть его убило бы лучше проклятущего… Ой! Я с ужасом поймала себя на этой жуткой мысли. Господи, что я несу дура. Прикуси язык, глупая баба. Только не смерть. Будет ещё хуже… Я не смогу жить без него, не готова я к этому. Пусть не со мной, но живой. Я люблю его. Я безумно люблю его. Пусть Бог и моя любовь хранят его, для меня, для дочери, для земли русской. Может Нина права и я, замкнувшись в своей обиде, делая ошибку, пропуская главное. Детское время любви кончилось. Наступает в жизни каждого период, когда за счастье надо бороться. И в этой не лёгкой борьбе побеждает тот, чья любовь умнее, сильнее и по-настоящему добра и бескорыстна. Ведь мы прожили 20 лет в любви и согласии. Мы хорошо знаем и чувствуем друг друга. Мы проросли уже один в другом. Нам в трудном поединке с судьбой всегда помогала любовь. У меня не было даже маленькой причины упрекать его за эти прожитые годы. Так почему я должна его терять. Гордость, это, конечно, сильная вещь, но не всегда умная. А боль? Какая женщина живёт без боли. Другого мужчины в моей жизни не будет, а жить без него, не меньшая боль нежели с ним. К тому же, ему там, в сто раз тяжелее чем мне здесь. Каждую минуту он находится на волосок от смерти, да и ответственность за людей и победу взведённым курком пистолета у виска стоит. Так почему я так привередничаю. Но получал он тело того "воробушка", и что с того. Это временно, как сама война, ведь душа-то его со мной. А может их дорожки на наше счастье и не пересекутся больше… Что ж делать, если любовь может быть и наградой, и испытанием, и счастьем, и мукой. Ведь формулу любви никто не вывел. Никто не изучал шкалу любви. Весь секрет в том, что она индивидуальна, надо любить каждому самому. Спасибо, что она у меня есть, ведь это дар избранных, многим людям это чувство незнакомо, живут имитацией. Любовь единолична и жертвенна. Не зря же говорят: если хочешь любить, сначала научись прощать. Но, как жить, если волшебство в отношениях исчезло и ни в его силах теперь избавить меня от душевной боли. Господи, какой ветер занёс в нашу жизнь эту хитрую бестию. А может, я не знаю, чего хочу от жизни… А может, моя планка к нему завышена до нереального… Вымотавшись, я ткнулась носом в мокрую подушку.
Угар от победы потихоньку проходил. Жизнь входила в привычную колею. Дежурный офицер принёс полученную от Сталина поздравительную телеграмму. А через несколько дней, после этого, его вызвали на доклад в Москву. "Юлия, милая, наконец-то я усну в твоих объятиях".
Прилетели днём. В окно были видны встречающие офицеры и генералы. На их плечах красовались погоны. Для Рутковского это была новость. С аэродрома, чтоб сразу доложить о завершении Сталинградской операции, поехали в Кремль. Начиная от ворот и до кабинета Сталина, часовые при виде их, брали "на караул". Понятно было, что выполнялось распоряжение Главнокомандующего. Оказаны небывалые почести. Рутковский волновался, похоже другие не меньше. Сталин, не дав им доложить о прибытии, торопливо направился навстречу и, улыбаясь, стал пожимать руки. Чувствовалось по всему, что он был доволен. Беседовали долго. Распрощавшись с товарищами, Рутковский поехал домой, ему дали пару дней. В срочном порядке предстояло вернуться под Сталинград. Штаб и управление Донского фронта переименовывались в Центральный фронт. Спешно надо было перебазироваться в район Ельца.
Он летел домой, перемахивая через две ступеньки. Сердце билось в груди безумной птицей. Счастье- это правильный выбор двух вещей: человека рядом и дела. У него это есть: семья и армия. Дверь открыла Адуся, как всегда прыгнув и обвив ручками шею, заверещала:
— Папуля, ты такой герой, такой… — Её сочные поцелуи разогрели его лицо.
— Адуся, солнышко, где мама?
Услышав его голос, Юлия, смущаясь, не дать не взять, как в день их знакомства, появилась в дверях кухни. Маленькая, смущенная.
Отпустив дочь, он шагнул к ней.
— Люлюсик, золотко моё!
Его руки, сойдясь кольцом за спиной жены, подняли её на уровень губ, тревожные глаза искали её взгляд: прощён или нет? Несмелая улыбка колыхнула уголки её маленьких губ, они раздвинулись и припали к нему. "Прощён, значит, ошибки нет…" Со всей силой изголодавшегося без ласок любимой женщины мужчины, он впился ей в рот. До ушей долетело бурчание Ады:
— Не увлекайся нежностями очень-то, я рассказов твоих хочу послушать страсть как. Это ж Сталинград.
Война пугала, но и притягивала. Но отец несвязно пробормотал:
— Ада, потом, потом…
Подхватив жёнушку на руки, он шагнул в спальню и закрыл дверь. Руки рвали в нетерпении одежду, а губы торопились в свой сумасшедший бег по телу. Над ними сплелись и разрядились фейерверком, разлука, любовь, тоска и страсть.
