Альбер Бланкэ - Война амазонок
– Ах! Ваше высочество, только подумайте, какое дело вы затеваете!
– На что это вы изволите намекать, любезная дочь?
– На то, что вы отказываетесь идти на Орлеан, что вы добровольно все уступаете королю и Мазарини, что, лишившись всех привилегий, будете отправлены в ваше поместье и через несколько дней – в изгнание.
– Что за мысль!
– Не говорю уже о храбрых дворянах, которые рискуют своею головою ради вас; они будут целыми массами изгнаны, брошены в тюрьму или обезглавлены потому только, что верили вашим обещаниям.
– Луиза!..
– Ах! Почему я не мужчина! Зачем Бог дал вам слабую дочь, а не сына!.. Не хотите ли, я поеду в Орлеан вместо вас?
– Вам ехать?
– Да.
– Послушайте, Луиза, – сказал Гастон, глядя на дочь с некоторым опасением, – вы, кажется, не на шутку с ума сошли!
– И вы, и королева уже говорили мне об этом. Но сумасшедшие становятся иногда в уровень с событиями. Дайте же мне ваше позволение, и я поеду. Никто так, как ваша дочь, не имеет права быть представительницей властелина Орлеанского.
– Я не могу на это согласиться и сам поеду.
– Это еще лучше.
– Ну, дитя мое, теперь пойдем опять танцевать; это самое приличное дело для такой прекрасной принцессы, как ты. Танцуйте, прыгайте, даже пойте – вот какою я желал бы вас всегда видеть. Таким я сам всегда был; за то, если Бог даст, я доживу до глубокой старости, на лице моем не будет ни одной морщинки, на голове ни одного седого волоска.
– Дай Бог!
С этими словами они вернулись в бальную залу.
В ту же минуту появилась и герцогиня Лонгвилль, которая, как представительница своего брата, не хотела явиться на бал в одно время с Гастоном и Луизой. По-видимому, она опять сошлась с герцогиней Монбазон, потому что обе поклонились друг другу, чего не бывало уже года три.
Такая небывалая вежливость не ускользнула от внимания Луизы, она искала глазами герцога Бофора. Несмотря на большое расстояние, она заметила на его лице следы мрачной думы.
– Не для того ли они вступили в союз, чтобы нам вредить? – задавала она себе вопрос.
Правда, прекрасные герцогини не подходили друг к другу, тем не менее, Луиза Орлеанская была поражена этим обстоятельством и впала в размышления и наблюдения, исходной точкой которых был Бофор.
«Когда был маскарад у королевы, я тотчас ее узнала; она угрожала мне, думая, что говорит с герцогиней Лонгвилль… Но если этот гнусный де Бар сказал Гонди, то он мог сообщить о том и обеим герцогиням».
Принцесса тряхнула головой, как бы силою воли прогоняя мрачные мысли; она тоже начертала себе план действия и решилась идти по тому же пути притворства, в конце которого предвидела одну цель – победу и торжество.
Герцогиня Монбазон блистала красотою и веселостью; давно уже не видели ее в таком очаровательном расположении духа и такой пламенной любительницей танцев; добрые люди не замедлили приписать ее радость неожиданному выздоровлению старого мужа.
От внимания Бофора тоже не ускользнуло это обстоятельство, оно не предвещало ему ничего доброго. Зная энергию этой женщины, он имел право предполагать в ней самые злобные умыслы.
Герцогиня же делала вид, будто не замечает его, несколько раз проходя мимо, даже не взглянула на него; но вскоре он получил более основательные причины тревожиться: она подошла к герцогу Орлеанскому и вступила с ним в разговор.
Гастон был олицетворенная вежливость и имел правилом сохранять вежливость ко всем, тем более в отношении великолепной кокетки, которой он предложил руку, чтоб удобнее разговаривать с нею.
– А я надеялась, что ваше высочество удостоите танцем и меня, – сказала кокетка с упреком.
– Если вам угодно, я буду танцевать, только признаюсь, я очень утомился и скоро уеду. Но мне хочется вам сказать, что вы сегодня в особенности ослепительно хороши. Если бы вам давно не было известно, как я всегда восхищаюсь вами, то с нынешнего вечера я сделался бы вашим поклонником и не переставал бы воздавать вам должную дань восторгов. Вы бесспорно первая красавица, и это общее мнение, особенно…
– Что же такое? Договаривайте.
– Особенно с тех пор, как скрылась молодая девушка, с которой я открыл бал.
– Я ее знаю, она прехорошенькая; но ваша скромность удивляет меня; поистине, мне следовало бы заплатить вам такими же похвалами.
– О! Меня нельзя принимать в расчет, – сказал принц гордо.
– Мои слова относятся к ее высочеству.
– К Луизе? Да, она в самом деле, мила.
– И так мила, что будь я на месте вашего высочества, я дрожала бы за нее.
– Это зачем?
– В свете нет недостатка в предприимчивых рыцарях, которые всегда готовы на рискованные штуки, чтобы добиться счастья. Сейчас, проходя мимо одной толпы, я слышала, как один господин выражал такую восторженную любовь к принцессе, что, право, ручаться нельзя, чтобы он не вздумал удивить всех своим подвигом.
– На что вы намекаете? – спросил герцог, невольно взглянув на Бофора.
– На похищение.
– Остановитесь, герцогиня, что это вы говорите? У этого господина, видно, голова не на месте. Разве может пройти безнаказанно похищение принцессы крови, и особенно если нет на то ее согласия?
– О! Ее высочество, конечно, не состоит в этом заговоре.
– Еще бы! Этого только недоставало!
– Предназначение ее высочества быть королевою; обязанность вашего высочества охранять ее права.
– Разумеется, я и не дремлю. В случае надобности вся полиция коадъютора будет поставлена на ноги, не говоря уже о городской страже, которая, впрочем, не многого стоит.
– Однако, ваше высочество, позвольте мне еще раз заметить, что иногда трудно остановить дерзкое удальство. Ее высочество хоть и принцесса крови, а все же принуждена будет уступить насилию.
– Она скорее умрет, я знаю ее.
– Согласна. Но если вашему высочеству нет времени самому вести бдительный надзор за принцессой, почему бы не дать деликатного поручения кому-нибудь из окружающих вас, достойных вашего полного доверия?
– Достойных полного доверия?… Вот то-то и беда, разве…
– Только не из мужчин. При первом злом умысле против бедной женщины они всегда помогают друг другу.
– По чести! Вы приводите меня в большое замешательство! Знаете ли, сегодня я принял решение отправиться в Орлеан, чтобы противодействовать переходу войск, которыми командует Мазарини. Я не смею разлучаться с дочерью… Госпожа Фронтенак и Фьеске, и все им подобные – такие же сумасбродные головы, как и она сама. Все они живо запутают ее в какую-нибудь ловушку, хотя бы для того, чтобы наделать шума; подумать о последствиях – это уж не их дело!
– Ваше высочество…
– Ну, что вы скажете?
– Позволите ли мне говорить с вами с полною откровенностью?
