Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2
— И все же ты должна попытаться остановить их, — настаивала Ауриана. — Объясни все, что я тебе сказала, Труснельде и дай ей понять, что это мои мысли. Пусть она сообщит все это соплеменникам в виде пророчества.
— Хорошая мысль! Никто не осмелится поднять на нее руку, хотя многие и захотят сделать это.
— Вероятнее всего даже это не остановит их. Но это зародит в их души сомнения, они начнут задумываться… И я надеюсь, между ними разгорятся споры по поводу военного похода на север, а это остудит их безрассудный пыл.
На рассвете следующего дня Ауриана проводила в дорогу Фастилу. Их прощание было невеселым.
* * *На ущербе четвертой луны, когда наступил Праздник Каравая, и люди начали печь круглый овсяный хлеб для ритуала первой борозды, Ауриана, доя одну из коз, обитавших на острове, с беспокойством заметила смутно вырисовывающиеся фигуры далеких путников, появившихся в долине между двумя холмами. Ауриана была уверена в том, что война еще не началась, иначе мимо их поселка проходили бы уже толпы беженцев, бегущих от войны вместе с плачущими детьми, взвалив на плечи свои небогатые пожитки.
Внезапно ее пронзила острая боль, казалось, эта боль разрывает все ее тело. Ауриана задохнувшись упала на колени и позвала Хельгруну, которая в это время разбивала каменным топором корку льда в корыте с водой, чтобы дать домашним животным напиться. Хельгруна помогла Ауриане доковылять до ее хижины, а затем послала гонца к Рамис, которая уехала в полдень на очередную встречу жриц Священной Девятки, проходившую в полночь каждого новолуния.
— Она не вернется, — жалобно простонала Ауриана. — Разве будет Рамис возвращаться с дороги из-за какой-то одной роженицы, когда она направляется для совершения ритуала, обеспечивающего благоденствие всех германских племен?
— Ей не следует возвращаться, — коротко согласилась с Аурианой Хельгруна, поддерживая ее крепкими руками и укладывая на соломенную подстилку. — Но это не значит, что она не вернется.
В этот момент Ауриана почти ненавидела Хельгруну. Эта женщина казалась ей колючей и ершистой. Боль охватила ее с новой силой — она накатывала приступообразно и казалась нестерпимо острой, невыносимой, словно ночной кошмар. «Наверное это сам Водан карает меня мучительной пыткой за то, что я изменила ему с чужеземцем», — вспыхнула безумная мысль в воспаленном мозгу Аурианы.
Хельгруна с недовольным видом расхаживала по хижине — сначала она воткнула в земляной пол факел, затем сходила на сеновал и принесла оттуда кошачий череп, который водрузила над дверным проемом для защиты новорожденного от демонов, там же она захватила пояс из змеиной кожи. По поверьям, змеиная кожа облегчала родовые схватки, ускоряя появление на свет новорожденного. Хельгруна торопливо обвязала живот Аурианы этим поясом, старательно избегая взгляда роженицы; казалось, каждое прикосновение к ней вызывало у жрицы чувство острого отвращения. «Ну и везет же мне! — с горечью думала Ауриана, ощущая себя несчастной и всеми покинутой. — Хельгруне явно ненавистно это занятие. Я заперта здесь на острове вместе с женщиной, которая, похоже, с большей радостью ляжет на раскаленные угли, чем займется обязанностями повитухи».
Ауриане невольно припомнились наводящие ужас рассказы о том, что некоторые женщины мучились родовыми схватками в течение многих дней и даже нескольких фаз луны, и что такие роды кончались самым несчастным образом — рождением мертвого ребенка и смертью самой матери, лишившейся своих жизненных сил. Она попыталась совершить огненный ритуал в своем воображении, но у нее ничего не получилось — это занятие было слишком внове для нее. Каждый раз, когда на Ауриану накатывала новая волна неистовой боли, она цеплялась за солому и чувствовала себя терзаемым животным, которое не отличает огня от воздуха или воды. Когда же боль немного отступала, Ауриана концентрировала все свое внимание на пламени факела, представляя себе, что оно пытается разгореться еще ярче, как бы давая рождение себе самому.
Наступил вечер, длинные тени укрыли весь остров. Хельгруна сообщила с раздражением в голосе о том, что Рамис не вернулась, и послала в приозерную деревню за повитухой. Ауриана надолго осталась одна. Хельгруна оставила ее, занявшись чем-то во дворе. Через дверной проем своей хижины Ауриана наблюдала за заходом солнца, которое медленно закатилось, оставив на небосводе только кровавый отсвет; небо приобрело жемчужно-перламутровый оттенок, ярко-кровавые полосы на нем представлялись Ауриане зловещим знамением. Отчаянье охватило ее душу. Ей не следовало надеяться на то, что Рамис вернется. Но ей так хотелось верить в это!
В тихом вечернем воздухе раздался заунывный волчий вой. И в этом звуке Ауриана старалась найти какой-то скрытый знак, обращенный к ней. Что это было — приветствие природы, обращенное к нарождающейся душе ребенка, или знамение скорой смерти Аурианы?
Ауриана чувствовала соленый вкус собственного пота, ручьями стекавшего у нее по лицу. Ей было душно в хижине, которая казалась жарко натопленной. Но не жар огня душил ее, а собственный страх, от которого она едва могла перевести дух. Время от времени Ауриана испытующе ощупывала руками свой огромный живот, поглаживая его, как бы надеясь тем самым избавиться от своего мучительного бремени. Постепенно она заметила какое-то странное, на ее взгляд, положение плода в чреве. Она прощупала головку младенца, находящуюся слишком высоко — в области ее пупка. Ауриана за свою жизнь наслушалась достаточно разговоров о родах и знала, что положение плода должно быть совсем другим. Теперь могло случиться самое страшное. «О матерь всех богов, сохрани меня! Я буду страдать очень долго и умру, а ребенок задохнется, задушенный пуповиной».
Каждый новый приступ острой боли наводил на нее еще больший ужас, пока в конце концов муки физические и душевные не слились в один комок черного беспросветного ужаса — такого ужаса Ауриана никогда не испытывала даже в самом жестоком бою. «Я думала, что обладаю большим мужеством! Но мое малодушие происходит из-за того, что я не могу ничего поделать, я совершенно беспомощна, я могу только ждать и терпеть. Агония пожирает меня. Мое собственное тело стало моим врагом, и теперь будет мучить меня до самой моей кончины».
Всей своей измученной душой Ауриана стремилась в этот момент к матери. Она тосковала по ее надежным уверенным рукам. «Почему я сейчас одна? Все родственники должны собраться в эту минуту вокруг постели роженицы, облегчая ее муки своей поддержкой».
Волки выли теперь уже совсем близко. Ауриана уловила звук торопливых быстро приближающихся шагов.
