Энн Стюарт - Месть по-французски
— Вряд ли, — сказал он. — Она и есть. Тони, мне нужна твоя помощь.
— Я в твоем распоряжении.
— Следи за тем, чтобы люди Мальвивра мне не помешали. Не знаю, приехал ли он с охраной или с ним только кучер.
— Ты намерен прямо сейчас освободить Жаклин? — спросила Эллен, соскальзывая с коня в объятия Тони.
— Да, конечно. А потом я разделаюсь с Мальвивром.
— Отлично! Надеюсь, что ты заставишь его страдать.
Николас не смог удержаться от улыбки.
— Это ты у Жаклин научилась? Пообщавшись с ней, все становятся кровожадными. Не беспокойся, кузина. Он будет страдать так, как и не снилось никому.
Найти Мальвивра оказалось нетрудно. На постоялом дворе была только одна отдельная комната, и им сообщили, что она уже занята высоким правительственным чиновником, который приехал с закутанной в плащ спутницей.
Хозяин не ожидал такого наплыва знатных гостей.
— Если месье спустится в пивную… — смущенно пробормотал он, потирая руки.
Но месье не намеревался это делать. Он отшвырнул трактирщика в объятия Тони и понесся, перепрыгивая через две ступени, наверх, на ходу вынимая из ножен шпагу.
Двое обитателей комнаты подняли на него глаза, когда он распахнул дверь. На какое-то мгновение Николас ослеп от ярости. Жаклин уютно расположилась на диване с полупустым стаканом кларета в руке. Напротив сидел мужчина, который увез ее.
Николас застыл на пороге: ему вдруг показалось, что он ошибся в ней. Но когда она повернулась к нему, он увидел в ее глазах такую радость и такое отчаяние, что почувствовал, как у него перевернулось сердце.
Мальвивр поднялся, отодвинув стол, и Николас постарался овладеть своими эмоциями: чрезмерная ненависть ослабила бы его. Мужчина, стоявший возле Жаклин, был опасен — только дурак мог этого не заметить. Он был почти так же высок, как Николас, но пошире его в плечах, с большими крестьянскими руками, которые вряд ли хорошо владели шпагой.
— Я бы на твоем месте не пил это вино, — прорычал Николас, выходя из дверного проема. — Она умело пользуется ядом — на мне потренировалась. Уверяю тебя, что это не самый лучший способ умереть. Гораздо приятнее погибнуть от моей шпаги.
Мальвивр взглянул на свой стакан, потом на Жаклин — и швырнул стакан в камин.
— Я не буду с тобой драться на шпагах, — заявил он. — Мне плевать на все эти ваши джентльменские штучки. Если хочешь получить ее, давай драться по-мужски.
Николас почувствовал, что кровь побежала быстрее по его жилам.
— И что это значит — драться по-мужски, месье?
— На ножах! — рявкнул Мальвивр.
— Нет! — вскрикнула Жаклин.
— Не очень-то твоя дама в тебя верит, — фыркнул Мальвивр. — Ладно, позволю себе быть великодушным. Уйди, оставь нас в покое — и я не арестую тебя.
Николас бросил шпагу.
— Ножи у тебя есть?
— Не надо, Николас, не надо! — прошептала Жаклин. — Он убьет тебя…
— Не думаю. — Он поймал нож, который бросил ему Мальвивр. — Тони?
— Я здесь, — донеслось от двери.
— Проследи, чтобы нам не помешали.
— Боишься проиграть, монсеньор? — поддразнил Мальвивр.
— Боюсь, что ты шельмуешь, Мальвивр.
Он снял камзол, внимательно наблюдая за своим противником. Мерзавец все предусмотрел. Обычно английский джентльмен не умеет драться на ножах. Но Николас к этому числу не относился.
Драка была ужасной — ни грации сражения на шпагах, ни искусства владения пистолетом. Даже сомнительной элегантности кулачного боя в ней не было. Кровавое, грязное, потное побоище. И, когда Николас наконец пригвоздил Мальвивра к стене, держа нож у его горла, из его щеки капала кровь, дыхание прерывалось, одна рука висела, как плеть.
— Назови мне хоть одну причину, почему я должен даровать тебе жизнь, — прохрипел он. — Только одну!
— Причина действительно только одна. Если ты этого не сделаешь, тебя будут преследовать, как собаку, и ты кончишь свою жизнь на гильотине — там, где и должны быть тебе подобные. А если ты не убьешь меня, то я гарантирую тебе свободу. Ты знаешь не хуже меня, что мирное соглашение с Англией трещит по швам. Так было с самого начала, и все понимали это, кроме глупых англичан. Ты никогда без моей помощи не выберешься из Франции.
— Возможно, что ты прав. — Николас еще несколько мгновений держал нож у горла Мальвивра, затем неохотно швырнул его на пол. — Тони, посмотри за ним, — сказал он, поворачиваясь к Жаклин. — Ты не хочешь, чтобы я убил его? — спросил он мягко. — Что ж, я могу даровать ему жизнь в качестве свадебного подарка тебе. Но ты должна согласиться выйти за меня замуж.
Она слабо улыбнулась, а потом глаза ее вдруг закрылись, и она соскользнула на пол.
— Вот бы не подумал, что женщина может упасть в обморок, получив предложение выйти замуж, — проворчал Тони, но Николас уже опустился на пол рядом с ней и схватил ее в объятия.
— Она не в обмороке, черт побери! — мрачно сказал он. — Она сама приняла яд!
Жаклин на минуту открыла глаза и прошептала:
— Прости меня. Я не думала, что ты успеешь…
Николас прижал ее к груди, вне себя от гнева.
— Доктора, черт возьми! — прогремел он. — Она умирает!
В дверях появилась белая как снег Эллен.
— Что случилось? Жаклин?..
Она не успела закончить фразу: Мальвивр внезапно бросился на нее и схватил за горло.
— А теперь, господа, мне самое время удалиться, — сказал он хрипло. — Эта женщина останется у меня в заложницах. Я отпущу ее в Париже, и, может быть, она сумеет сама добраться до Англии. Если только мы к тому времени не начнем воевать.
— Тони!.. — только и сумела выговорить Эллен.
Все кончилось мгновенно. Достопочтенный сэр Энтони Уилтон-Грининг с ревом бросился на Мальвивра и всадил нож прямо ему в сердце. В следующую секунду Тони выпрямился во весь свой огромный рост, у его ног валялось безжизненное тело Мальвивра. Он посмотрел на него сверху вниз и протянул к Эллен руки. Она бросилась в его объятия, крепко прижалась к нему и оглянулась на Николаса.
Он по-прежнему стоял на полу на коленях, не обращая ни на что внимания. Его руки сжимали плечи Жаклин.
— Не смей умирать, Жаклин! — кричал он. — Ты не можешь умереть, не можешь оставить меня… Я люблю тебя, черт подери! Если ты умрешь, я убью себя. Ради всего святого, не умирай!
Жаклин было так холодно в окружающей ее пустоте. Казалось, что она снова нашла то темное, безопасное местечко внутри себя, до которого никто не мог добраться. Здесь некогда прятались ее надежды, ее мечты, здесь жили ее любовь и вера. Но сейчас она ощущала только холод и пустоту, и ей некуда было укрыться от настойчивого, грозного, зовущего к жизни голоса. «Я люблю тебя! — слышала она слова, которых ей никто никогда не говорил. — Вернись ко мне!» И у нее не было другого выхода.
