Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь
Вокруг всей рыночной площади окна были забиты зрителями, и, благодаря тому, что герцог не поскупился на факелы и свечи, все было залито светом.
Катрин стояла у одного из окон дворца, наблюдая казавшийся нескончаемым поток гостей. Со своей прислугой и сундуками, в которых были ее наряды и украшения для предстоящего бала, она прибыла во дворец еще днем. Хранительница гардероба настояла на том, чтобы только она одна отвечала за туалет Катрин при представлении герцогу. Чтобы быть уверенной, что сама Катрин от скуки или из любопытства не покажется раньше времени собравшимся гостям, Эрменгарда заперла ее в своей комнате, а сама отправилась проследить за облачением принцесс. Туалет самой Катрин был давно завершен, и она теперь глядела в окно в надежде, что так время пройдет быстрее…
— Не знаю, простят ли вам сегодня вечером вашу красоту принцессы Анна и Маргарита? Ибо я боюсь, что рядом с вами их красота затмится, как затмеваются звезды рядом с солнцем. Нехорошо выглядеть такой красивой, моя дорогая! Это неприлично, почти скандально!
Эрменгарда казалась искренне встревоженной, но, несмотря на это, похвала ее была не менее искренней. Однако на этот раз Катрин не находила удовольствия в комплиментах. Она ощущала необъяснимую грусть и усталость и с радостью сняла бы свой чудесный наряд, чтобы уютно зарыться в белую мягкую постель над зелеными водами канала. Никогда еще она не чувствовала себя такой одинокой.
Скоро Гарэн зайдет за ней. Он возьмет ее за руку, и поведет в парадный зал, где сейчас собираются гости. Там она присядет в реверансе перед герцогом Филиппом, его сестрами — принцессами и их будущими мужьями. Она снова будет смотреть в эти серые глаза, непроницаемое спокойствие которых она когда-то на миг возмутила. Она знала, что Филипп ждет встречи с ней, чтобы в этот вечер удовлетворить свою страсть, но эта мысль не приносила ей радости. То, что этот высокородный и могущественный герцог стремился обладать ею, даже по — своему любил ее, ничуть не волновало ее. В толпе, стремившейся во дворец, она особо отметила одну пару. Они казались очень юными, кавалер — почти еще мальчик, такой же белокурый, как Мишель де Монсальви, гладко выбритый и сияющий в своем темно-синем атласном костюме, вел за руку девушку, скорее девочку, тоже блондинку, как и он, с волосами, схваченными простым веночком из розовых роз, таких же свежих, как ее платье из розового муара. Время от времени юноша наклонялся к своей спутнице и шептал ей что-то на ушко. Она улыбалась и заливалась румянцем. Катрин представила, как они пожимают друг другу руки, обмениваются шепотом нежными словами, страстно целуются. Эти двое были как будто одни во всем мире. Он на разу не взглянул на ослепительно нарядных, зачастую жгуче прекрасных женщин, которые их окружали. Ее шаловливые глазки ни разу не отвлеклись от его лица. Они любили друг друга со всем пылом очень юных существ, и им ни на миг не могло прийти в голову скрывать свою страсть. Они были счастливы…
Это блаженное счастье Катрин сравнила с пустотой своего собственного существования. Тоскующее, но одинокое сердце, пародия на супруга, который нарядил ее в красивые одежды, чтобы бросить в объятия другого мужчины, похоть незнакомцев, которая не находила в ней отклика, несмотря на многие бессонные ночи, когда все ее тело ныло от неутоленных, ненасытных желаний и кровь, казалось, кипела в жилах. И, наконец, презрение того единственного мужчины, которого она любила… Да, это был печальный итог.
— Ваш супруг здесь, госпожа Катрин, — послышался позади нее голос графини. Катрин не слышала, как вошла хранительница гардероба, но это была она, кричаще безвкусная, но впечатляющая фигура в красном с золотым узором бархатном платье и в головном уборе высотою с кафедральный собор. Она, казалось, заполонила собой все свободное пространство и почти совсем заслонила Гарэна, чей черный силуэт смутно вырисовывался на фоне двери.
Он шагнул вперед, окинул Катрин быстрым испытующим взглядом и заявил:
— Превосходно!
— Больше, чем превосходно, — поправила его Эрменгарда, — поразительно! Дух захватывает!
Слово было метким. Катрин была поразительна в тот вечер, благодаря обдуманной простоте ее убора. Платье из гладкого черного бархата, схваченное под грудью широким поясом из той же материи, ничем не было отделано, кроме проблеска золотой парчи, которой были подбиты очень длинные рукава. По контрасту с этой нарочитой строгостью ткани и покроя, смелое декольте еще больше подчеркивало ослепительный цвет ее кожи. Спереди вырез был низкий и прямоугольный, обнажавший грудь так глубоко, как только дозволяло приличие, и почти полностью открывающий плечи. На спине он сходился углом ниже лопаток. Непомерно длинные рукава, наоборот, закрывали руки до самых кончиков пальцев. Многие женщины в зале будут одеты так же дерзко, но, благодаря глубокой матовой черноте платья Катрин, ни одна из них не будет выглядеть столь обнаженной, как она. Еще один смелый штрих, который придумала графиня де Шатовилен, заключался в том, что Катрин не надела головного убора. Великолепная копна ее волос свободно, как у молодой девушки, рассыпалась по плечам. Один-единственный драгоценный камень, но такой, что приковывал взгляды своим блеском, сверкал на лбу, У молодой женщины; он был укреплен на кованом золотом обруче, скрытом под волосами. Это был черный алмаз, очаровывающий, как зловещая звезда. Камень этот, несравненного блеска, был самым большим сокровищем Гарэна в его коллекции драгоценностей. Он купил его несколько лет назад в Венеции у капитана каравеллы, только что вернувшейся из Калькутты. Он дорого заплатил за него, но не так дорого, как того заслуживала исключительная красота камня. Казалось, моряк хотел поскорее избавиться от своего черного сокровища. Он выглядел тяжелобольным, а его судно — сильно потрепанным во время последнего рейса.
— Как будто все бури на земле сговорились против нас с тех пор, как я купил этот проклятый камешек, — сказал он Гарэну. — Я буду рад избавиться от него. Он приносит несчастье! Едва мы подняли паруса, как на нас стали обрушиваться все беды, какие только могут случиться с судном, вплоть до чумы, которая поразила нас у Малабарского берега. Как добрый христианин, я считаю своим долгом предупредить вас, что это несчастливый камень, настолько несчастливый, насколько и красивый! Я бы, пожалуй, оставил его у себя; я скоро, должно быть, умру, и удача или неудача мало что значат для меня, но выручка за камень обеспечит моей девочке хорошее приданое…
Гарэн заплатил и забрал алмаз. Он был совсем не суеверен и не верил в дурные приметы, что было редкостью в тe времена. Его интересовала только несравненная красота камня, который, как признался венецианский моряк, был украден с головы идола в каком-то храме, затерянном в глубине индийских джунглей.
